Вторжение - Джеймс Герберт

Черные твари легко двигались по руинам, разыскивая самую лакомую добычу — людей. По их рядам пробегало острое, лихорадочное возбуждение: они понимали, что их ждала изобильная, легко доступная пища. Чувствуя, что их жертвы беспомощны, крысы не знали пощады: добычей их лязгающих зубов становились мужчины и женщины, старики и дети, в ослабевших телах которых почти не оставалось сил, чтобы сопротивляться зловещей мощи новоявленных хищников. И даже недавно образовавшиеся общины не стали для уцелевших людей какой-то защитой от внезапных атак, потому что крысы инстинктивно чуяли необходимость перегруппировки сил и соотношение этих сил всякий раз менялось в их пользу, резко и внезапно.

Они обнаружили гигантский источник пищи неподалеку от гнезда Матушки — теплые, живые припасы. Они подкреплялись ими уже много дней и ночей. Но по мере того как это сырое мясо разлагалось, твари начали искать более свежее лакомство — плоть, которая была еще влажной, источавшей соки, полной еще не запекшейся, еще не застывшей крови. И еще там, внутри черепов, это вкусненькое. Правда, до тех пор, пока оно не превращалось в результате гниения хозяина в водянистую, слизистую кашицу. В своих поисках хищники становились все наглее, бесшабашнее, ненасытнее. Пока они еще предпочитали ночь, но уже все меньше и меньше робели при свете дня. Они управляли мелкими своими сородичами, потому что силы и коварства у них было куда больше, чем у меньших собратьев. А ими самими, в свою очередь, управляли другие — странные, омерзительные существа. Они выходили на поверхность только под покровом темноты, скользя своими разбухшими уродливыми телами среди костей и полусгнивших трупов, перекликаясь каким-то пронзительным мяуканьем. Мутанты среди мутантов, гротеск среди отвратительного кошмара. Их охраняли и выкармливали гигантские черные крысы. Оставаясь пока слабее своей прилизанной Черной армии, но уже господствуя над ней, испуганные и преуспевающие, покорные и властные, как бы скрывающие в своих бесформенных очертаниях некую одним им ведомую тайну, эти монстры каждый раз трепетали в предвкушении нового возбуждения. Их медлительные тела передвигались, не зная покоя и отдыха, их уродливые конечности и морды время от времени зарывались в загаженную землю, которую они населяли, зловещая симфония их мяуканья по ночам, дойдя до неистовой кульминации, медленно угасала и наконец утихала совсем.

Сейчас взоры монстров устремились к дальнему углу центрального помещения их темного подземного мира, хотя у многих из них глаза, если они вообще были, не видели ничего. Страсть, испепелявшая их в течение долгих часов, понемногу слабела, но все же не исчезала до конца.

Они ждали, и к ним приходили думы Матушки-Крысы. Они ощущали ее муки, чувствовали ее боль. Они ждали и радовались, насколько умели.

Тоненькая струйка холодной воды вдруг прекратилась совсем. Женщина, чертыхнувшись, закрутила кран и поставила едва наполненный чайник на плиту. Потом в прихожей она сняла с аппарата телефонную трубку и, быстро отыскав нужный номер в лежавшем здесь же справочнике, набрала его.

— Я вам уже дважды жаловалась, — сказала она. — А теперь вот вода вообще не идет. Какого же черта я должна платить за эту проклятую воду, если у меня ее нет?

Женщина покраснела, рассердившись и на себя, и на то, что ей ничего не ответили.

— Вы меня даже ругаться заставили, — продолжала она, — вот до чего вы меня довели. И я не желаю больше слушать от вас никаких извинений! Пусть-ка лучше кто-нибудь прямо сегодня заглянет ко мне и все наладит! А не то мне придется обратиться к вашему начальству.

Молчание.

— Ну, так что же вы мне скажете? Говорите же! Телефон по-прежнему молчал.

— Ну хорошо, пусть так. И все-таки должна вам напомнить, что вежливость ничего не стоит. Так я жду вашего человека сегодня утром, хорошо?

Шорох в трубке чем-то напоминал звуки из морской раковины.

— Хорошо, благодарю вас и надеюсь, что еще раз звонить мне не придется.

Удовлетворенно хмыкнув, женщина повесила трубку.

— Не понимаю, куда катится эта страна, — пробормотала она, запахивая свой поношенный кардиган потуже: от входа подул ветерок, хотя и теплый.

Вернувшись на кухню и наполняя заварочный чайник так и не согревшейся водой, женщина принялась жаловаться мужу. Он сидел за сосновым столом с газетой, прислонив ее к пустой молочной бутылке. Жирная черная муха размером с пчелу приземлилась на его щеку и медленно ползла по этому бледному ландшафту. Мужчина не обращал на нее внимания.

— ...пусть даже вода сегодня и дешева, — жужжала тем временем его жена. — Но нам приходится платить за нее, даже когда ее нет! И ведь никогда не разрешат платить меньше положенного! Да это же просто повышение цен, вот что это такое! И так во всем. Деньги, денежки — они всем управляют. О закупках на неделю даже подумать страшно! Один Бог знает, как все вздорожало за последнее время. Боюсь Барри, что вскоре тебе придется отстегивать мне на хозяйство побольше денег. Да-да, все понимаю, но уж извини. Если хочешь есть так, как привык, то изволь давать мне больше.

Размешивая чай, она обрызгала палец и быстро облизала его. Потом закрыла заварочный чайник, поставила его на стол и уселась напротив мужа.

— Ну а ты, Тина, — обратилась она к дочери, — собираешься наконец съесть кукурузные хлопья или так и будешь сидеть и любоваться на них целый день?

Дочка даже не пошевелилась.

— Ты опять опоздаешь в школу, если не поторопишься! И сколько еще раз тебе надо напоминать, что я не разрешаю брать с собой за стол Синди? Ты же больше болтаешь со своей куклой, чем ешь!

И женщина, подхватив куклу с коленей дочери, — забыв, кстати, что сама же туда ее и положила несколько минут назад, — посадила куклу на пол, к ножке стола. Тина вдруг стала сползать со стула. Мать вскочила и, недовольно бормоча, попыталась снова усадить девочку прямо. Но сколько она ни старалась, подбородок Тины так и остался свесившимся на грудь.

— Ну ладно, можешь дуться и дальше, посмотрим, к чему это все приведет.

Между тем маленькая тварь с множеством похожих на реснички ножек выглянула из гнездышка, свитого в ухе девочки, потом выползла оттуда и юркнула в светлые волосы Тины.

Женщина разливала по чашкам почти бесцветный чай с черными крапинками незаварившихся чаинок, масса которых застыла в ситечке мокрым, заплесневевшим комком. Крохотные серебристые насекомые бросились врассыпную из-под молочника, когда она подняла его и попыталась, правда, безуспешно, извлечь оттуда засохшую сметану.

— Сэмми, — обратилась она к сыну, — перестань наконец бренчать ложкой и доедай хлеб. И будь любезен, поправь свой галстук! Сколько раз мне еще тебе это повторять? В твои десять лет ты уже вполне мог бы и сам одеться как положено.

Но сын молча уставился на позеленевший хлеб, валявшийся рядом с его чашкой, наполненной кукурузными хлопьями. Эта кашица тихонько шевелилась: крохотные твари принялись завтракать. Губы мальчика замерли в оскале — совсем как у манекенов, которыми пользуются чревовещатели. Глаза его уже заволокла туманная пленка, и выпущенная на волю ложка еще каким-то образом удерживалась в скрюченной руке. Обрывок веревки, идущий поперек груди, прочно привязывал его к стулу.