Калинова яма - Александр Сергеевич Пелевин

Черт.

Гельмут стиснул зубы от злости, сжал в пальцах папиросу.

— Простите, пожалуйста, я знаю, что делать в таких ситуациях, но очень нервничаю, — сбивчиво проговорил связной.

— Так, ладно. — Гельмут повернулся к нему. — Вы курите?

Связной кивнул.

Гельмут достал еще одну папиросу — их теперь было три — и угостил ею связного. Тот взял папиросу дрожащей рукой, Гельмут чиркнул ему спичкой. Связной закурил.

— Спешить нам некуда, — продолжил Гельмут. — Давайте покурим и успокоимся. Вам не стоит здесь ничего бояться.

— Да, вы правы.

— Когда мы шли сюда, вы говорили, что работа на разведку была вашим желанием. Почему вы так захотели?

Связной жадно затянулся папиросой, выпустил дым, глаза его вдруг снова заблестели.

— Комиссары раскулачили моего отца. Он сидит в лагерях.

— Это печально.

Связной быстро закивал, губы его задергались.

— Я хочу смерти кровопийце Сталину и его банде, — продолжил он, перейдя на шепот. — Я хочу, чтобы сюда поскорее пришли немцы.

— Придут, — усмехнулся Гельмут.

— Скоро?

— Очень.

— И освободят нас от большевиков?

— Освободят.

Гельмут вдруг почувствовал какое-то странное брезгливое презрение к этому юноше.

— Понимаете, — продолжал связной. — Я не могу здесь жить. Здесь все отвратительно. Коммунисты испоганили здесь все, что только можно. Они изнасиловали нашу страну, понимаете? Весь наш народ, весь вот этот народ, все вот эти вот… Послушные, тупые, никчемные. Слушаются их, говорят — да, товарищ, конечно, товарищ… Готовы лизать жопу кому угодно. Если их положат на войне, я не буду горевать. Да если и сам погибну, плевать. Пусть здесь будет порядок. Тут не исправить уже ничего.

— Но у вас же есть тут друзья? Знакомые? Близкие люди, родственники?

— Есть… — смутился связной. — А война точно будет?

— Точно.

— А Германия оценит мою помощь?

— Оценит.

«Нет, — подумал он про себя, — не оценит».

Тяжелые серые облака, подступавшие с запада, окончательно заволокли небо за окном. Солнце исчезло. В комнате стало чуть темнее. Гельмут снова выглянул во двор и увидел, что на скамейке возле играющих детей сидит человек в бежевом плаще: он читал газету и время от времени поглядывал по сторонам. У ног его дремала собака.

Кажется, этого человека в бежевом плаще он видел, когда выходил курить из поезда.

Стоп. Или это было во сне?

— Так вот, я просто хотел сказать, что очень рад сотрудничать, — продолжил связной. — Вы не представляете, как рад. Я вношу свою лепту в разгром этой сталинской бесовщины.

Во сне или не во сне? Откуда этот человек в плаще?

— Да, да, — ответил Гельмут. — А теперь, пожалуйста, побыстрее займитесь шифровкой.

— Конечно. — Связной затушил окурок о край банки и вернулся к передатчику. — Сейчас, сейчас…

Гельмуту не нравился нездоровый блеск его глаз. Ему не нравилось, что он говорил. Так говорят либо идиоты, либо…

Гельмут достал из портсигара предпоследнюю папиросу, закурил.

Мужчина в бежевом плаще повернул голову в сторону окна.

Да нет же, нет, показалось. Он просто читает газету и, может быть, кого-то ждет.

Во сне или не во сне?

Небо становилось темнее, облака — тяжелее.

Гельмут вдруг почувствовал легкую дрожь в пальцах.

— Сейчас, сейчас… — говорил связной.

— Быстрее, — холодно сказал Гельмут.

А может быть, он специально тянет время?

Тянет время до прихода людей в васильковых фуражках.

Волна жгучего холода прошла по его спине.

— Да что вы там возитесь? — Гельмут ударил кулаком по подоконнику и резко выдохнул табачный дым.

— Не надо меня подгонять, пожалуйста, — связной тоже чуть повысил голос в ответ. — Радиотехника — сложная вещь.

— Включите уже этот чертов передатчик.

— Сейчас, сейчас…

Гельмуту казалось, что связной попросту беспорядочно перебирает рычажки, ручки и переключатели.

Он снова отвернулся в сторону окна. Детей в песочнице уже не было. Мужчина в бежевом плаще снова посмотрел на гостиницу.

В коридоре послышались шаги. И снова стихли.

Это просто постояльцы.

Господи, да что же такое, почему он так долго возится. Он тянет время. Он тянет время. Тянет время. Люди в васильковых фуражках. Майор Орловский.

Что-то страшное, черное, злое вместе с обжигающим холодом нарастало внутри, распирало, мешало дышать, заставляло пальцы дрожать.

Он оглянулся на связного: тот стоял, склонившись над передатчиком, и его лицо в тени казалось абсолютно черным.

Гельмут на несколько секунд перестал дышать.

Нет, показалось. Просто лицо.

Связной усмехнулся.

Нет, черт, тоже показалось. Просто скривил губы.

Не отрывая глаз от лица связного, Гельмут пошарил сзади по подоконнику, нащупал рукоять финского ножа, крепко сжал в руке. Отошел от окна — так, чтобы связной не видел ножа за спиной.

Что-то тяжелое и горячее бурлило внутри, разгоняло стук сердца, и оно колотилось, как колеса поезда, когда он засыпал, уезжая из Москвы.

— Сейчас. Сейчас, — бубнил связной себе под нос.

Он еще ниже склонился к передатчику, и лицо его в тени стало еще чернее — и он прищурил один глаз.

В коридоре снова послышались шаги. И снова исчезли.

Гельмут бросил взгляд на окно — скамейка была пуста.

У связного было черное лицо с одним глазом.

Горячее и обжигающее, клокотавшее внутри, прорвалось.

Гельмут бросился к связному, схватил его левой рукой за плечо, развернул и со всей силы всадил нож в живот.

Глаза связного округлились от ужаса, он захрипел, и лицо его больше не было черным, но черной была его кровь, хлынувшая изо рта.

Глаза, глаза, эти глаза, господи, ненавистные глаза.

Гельмут вытащил нож и всадил его в живот еще раз.

И еще, и еще, и еще.

Связной повалился вниз, Гельмут, не вынимая ножа из живота, опустился на колени, схватил его за волосы и запрокинул голову.

И еще ножом в живот, и еще, и еще.

Горячее и липкое заливало руку и рубашку, еще сильнее раззадоривало, и ему казалось, будто оно пахло, пахло чем-то пряным и кисло-сладким.

Гельмут бил связного ножом в живот — резкими и судорожными движениями, с силой сжав зубы, хрипя и задыхаясь от ненависти: «На, тварь, получи, и еще получи, и еще, — и снова ножом в живот, и снова, по самую рукоять, чтобы хлюпало, булькало и хрипело, — и еще, и раз, и два, и три, получи, тварь, нечисть, сдохни, захлебнись собственной черной кровью, захлебнись своей чернотой, — и еще ножом в живот, и еще, — вот тебе моя ненависть, вот тебе моя сила, гляди своими стеклянными глазами, как ты умираешь, как я убиваю тебя — вот, я совершаю твое убийство, я бью тебя ножом, — и снова, и снова, — и мне нравится смотреть, как ты умираешь, как я убиваю тебя — это так сладко, быстро и яростно, получи ножом,