Архив Шульца - Владимир Паперный

Когда мы вошли в собор, Уччелло не обнаружили, он и Кастаньо были на левой стене, загороженные колоннами, а когда вошли в левый неф и двинулись в сторону алтаря, первое, что увидели, был как раз Кастаньо. Поскольку Кастаньо содрал у Уччелло всю композицию, я сначала решил, что это и есть Уччелло, и удивился – все выглядело не совсем так, как я помнил. Сделали еще несколько шагов вперед – и вот он, Хоквуд. Первый шок – это была совсем не фреска, а живопись на холсте. Как мы узнали из путеводителя, в XIX веке каким-то образом обе фрески, Уччелло и Кастаньо, удалось перенести на холст. Я долго рассматривал этот холст с разных точек – издали, вблизи, под углом, с верхней галереи – и убедился, что я был прав, это была не ошибка Уччелло, а его художественная находка. Тот факт, что фреска находилась несколько выше, чем холст, ничего не меняет…

Обрываю это письмо, потому что неожиданно появилась оказия передать это письмо в Москву вместе с пятьюдесятью фотографиями. Одна картинка, как вы знаете, равна тысяче слов, поэтому считайте, что к этому письму приложены еще 50 000 слов, то есть 100 страниц А4, напечатанные с одинарным интервалом.

Обнимаю, Ш

Письмо Шуши о покушениях 21 мая 1981 года

Здравствуй, дорогая мама. Вот тебе свежая сводка международных новостей. Позавчера я купил в киоске “Ньюсуик”, не потому, что особенно было нужно, а просто для ощущения полноты жизни: идешь себе по Риму, не купить ли, думаешь, “Таймс”, “Плейбой” или “Пентхаус”, нет, думаешь, пожалуй, все- таки “Ньюсуик”. Весь номер оказался посвященным покушению Джона Хинкли на президента Рейгана. Так что теперь я переполнен деталями и подробностями.

Похоже, что этот Джон Хинкли внимательно изучил книгу твоей подруги Майи Туровской “Герои «безгеройного времени»”, поскольку вся история – это иллюстрация к ее тезису о “самотипизирующейся действительности”. Джон Хинкли хотел убить президента для того, чтобы понравиться юной звезде Джоди Фостер, которая в 1976 году снялась в фильме “Таксист” в роли двенадцатилетней проститутки. За час до покушения Хинкли написал ей письмо, в котором признался, что он ее очень любит, но слишком застенчив, чтобы подойти и познакомиться, поэтому решил обратить на себя ее внимание “историческим поступком”. Шансы Хинкли были равны нулю по многим причинам, одна из которых – Джоди, как сообщил нам коллега-переводчик, лесбиянка. Существенная деталь: главный герой “Таксиста”, которого играет Роберт де Ниро, покушается на жизнь американского сенатора. Этот факт “самотипизирующейся действительности” уже просится в статью Валентина Зорина[41].

Куда нас несет? Меня немного успокоила другая статья в том же “Ньюсуике”, про Майю Лин, которая выиграла конкурс на мемориал американским солдатам, убитым во Вьетнаме. Ей двадцать один год, она американка китайского происхождения, еще не окончила архитектурный факультет Йельского университета. Ее гениальный по минимализму проект вызвал бурю протестов со стороны вьетнамских ветеранов:

– Эти азиаты убивали нас, а теперь эта косоглазая собирается выкопать яму в земле, и мы должны будем спускаться в эту яму, чтобы почтить память товарищей?

Тот факт, что решение профессионалов из жюри оказалось сильнее шовинизма героев войны, примирил меня с Америкой.

Все мои попытки установить контакты с итальянцами, имеющими хоть какое-то отношение к архитектуре, привели к разочарованию. Единственные, кто охотно с нами общался, были слависты, но, во-первых, на наш вкус они были слишком левыми и просоветскими, а во-вторых, по безалаберности оставляли далеко позади даже нас, российских разгильдяев. Если обещали позвонить, можно было быть уверенным, что не позвонят. Если обещали переслать мой концептуальный проект театра великому дизайнеру Этторе Соттсассу, можно было поставить все мое состояние (в настоящий момент 634 mille lire) на то, что не перешлют.

Лучом света в этом темном царстве оказался Дмитрий Вячеславович Иванов, сын знаменитого символиста, а потом библиотекаря Ватикана. У символиста была жена Лидия Зиновьева-Аннибал и дочь, тоже Лидия. После смерти жены он женился на ее дочери от первого брака, то есть своей падчерице, Вере Шварсалон. От этого брака и родился сын Дмитрий. Таким образом, Вера была и матерью Дмитрия, и падчерицей его отца, то есть в каком-то смысле его сводной сестрой. А его единокровная сестра Лидия была сводной сестрой его матери, то есть в каком-то смысле его тетей.

Дмитрий Вячеславович, разумеется, не итальянец, хотя, как и его отец, не только свободно говорит на всех европейских языках, но и пишет на них в газеты всего мира. Я позвонил ему, чтобы передать письмо от общего знакомого из Москвы. Он поразил нас совершенно не итальянской пунктуальностью.

– Я еще не знаю, как сложится следующая неделя, – сказал он мне по телефону, – но непременно позвоню вам в Джойнт в одиннадцать утра в понедельник.

В понедельник ровно в одиннадцать меня позвали к телефону.

– Я предлагаю встретиться в среду в семь часов вечера, – сказал Дмитрий Вячеславович, – и чтоб вам не надо было искать, у Пирамиды, прямо у входа в вокзал, с которого ездят в Остию.

В среду в Джойнте был сумасшедший день. Вместо семи переводчиков нас было всего четверо, причем один, только что взятый на работу, не знал английского. В Москве можно было бы предположить, что он стукач, а здесь не знаю, что и думать, – переодетый агент Толстовского фонда? Неожиданно приехали сразу двести человек, мы втроем кое-как сумели их обслужить, что для меня было особенно мучительно, поскольку предыдущую ночь я почти не спал. С жуткой головной болью поехал домой. Там я немедленно заснул, а когда проснулся, была уже половина седьмого. Я растолкал Аллу, которая из солидарности тоже заснула, и мы помчались к метро, проклиная себя за неспособность соответствовать пунктуальным русским старого разлива.

К вокзалу мы подбежали в десять минут восьмого. Никого не было. Объяснение могло быть только одно – западный журналист не дождался и уехал.

“Нет, – думаю я, – пунктуальный западный журналист должен все-таки понимать, что от бывших советских людей глупо ждать точности. Может, я что-то перепутал?”

Мы постояли еще минут двадцать, за которые Алла успела высказать мне все, что обо мне думала. Я не особенно возражал, потому что думал о себе примерно то же, но в гораздо менее вежливой, чем у нее, форме. Я начал звонить ему домой с телефона-автомата в вестибюле вокзала. Номер был все время занят. Я набирал минут десять, пока вдруг не дозвонился, правда, как выяснилось, не туда. Мне сказали по-итальянски, что никаких Ивановых они не знают. Пока я с ними препирался на всех доступных мне языках, я вдруг услышал, что кто-то окликает меня по-русски тихим старческим голосом:

– Господин Шульц. Господин Шульц.

Это была женщина лет восьмидесяти с заплаканными глазами, опирающаяся на инвалидную трость. Рядом с ней стоял итальянец средних лет.

– Господин Шульц, – продолжила она, – я сестра Дмитрия Вячеславовича.