Танцующая на гребне волны - Карен Уайт

Марта, взглянув на больного ребенка, повернулась к Джемме:

– Мы уходим. Пойдем с нами, и ты будешь свободна.

Не глядя на нее, Джемма покачала головой. Марта быстрыми шагами пошла к двери. Я встала.

– Зевс?

Он не нашел в себе сил поднять на меня глаза.

Мне было трудно представить себе, что будет делать Джеффри весной без помощи Зевса, но что я могла поделать? Робби заплакал, и я им просто кивнула, но не в знак согласия или понимания, а только в растерянности, и молча следила за тем, как они уходили.

Джемма выжала в тазу тряпку и снова положила ее Робби на лоб. Я тронула ее за руку.

– Благодарю тебя, – сказала я.

Как и я только что, она кивнула и продолжила обтирать Робби личико. Его трясло, бледность уже больше походила на желтизну. Подавляя отчаяние, я старалась говорить спокойно:

– Я сейчас оденусь и посмотрю, что у нас есть в погребе, и принесу тебе все, что смогу найти. А потом мы посмотрим, смогут ли они выпить чаю или бульону.

Попытка организовать мысли и план действий пошла мне на пользу. Я знала, что необходимо движение, чтобы не погрязнуть в более тяжелых страхах. Я умылась и переоделась. Джеффри по-прежнему глубоко спал, его длинное тело не шевелилось под одеялом. Этот образ преследовал меня, когда я вышла из комнаты.

Холодный утренний воздух обжег мне щеки, трава под ногами отяжелела от измороси, насекомых не было слышно. Даже утреннее пение птиц звучало иначе. Щебет вьюрков и воробьев сменили резкие крики погонышей. Но мои птицы со своими песнями вернутся вместе с весенними красками болот – неизменный круговорот жизни, каким он казался далеким в этот мертвый сезон… Но не будет весны для меня без смеха Робби и прикосновений Джеффри.

Принеся в чайнике воды, я разожгла огонь в холодном очаге и засветила лампу, чтобы спуститься в погреб. Теперь я носила ключи на поясе и сейчас сняла ключ от нового замка, который велела Зевсу установить на двери. Зная, что только я и Джемма имеем доступ к лекарствам и травам, я чувствовала себя в безопасности.

Взявшись за ручку двери, я ощутила ладонью холод металла. Высоко держа свечу, я спустилась вниз по ступенькам, прошла мимо картофеля и других запасов и остановилась перед узкими полками, где я держала сосуды с травами. Я смотрела на полупустые полки, заранее зная, что там найду. Камфару, лаванду и мяту – ничего, что могло бы помочь Джеффри и Робби.

Пламя свечи отбрасывало на стену дрожащую тень, и я поняла, что это дрожит моя рука. Я поспешила выйти на тусклый свет, стараясь согреть промерзшие кости. Что предпринять? От Джорджины с ее бесполезным цветочным садом ждать помощи не приходилось. В случае своей болезни или болезни Натэниела она полагалась на меня, как и многие из наших соседей.

Меня терзала злость на Зевса, что он оставил Джеффри без своей подмоги, но гнев помог мне одолеть отчаяние, и я почти приветствовала это чувство, как женщина ликует в ответ на рождение ребенка после девяти долгих месяцев его ожидания. Я была в бешенстве на этих британских солдат, которые, не зная ни меня, ни моей семьи, отняли у меня средства к существованию, ничего мне не дав взамен, без сожаления и даже не имея смелости встретиться с нами лицом к лицу.

С возрожденной целеустремленностью, отчасти погасившей отчаяние, я собрала яйца, заварила для Джеффри и Робби чай и оставила их на попечение Джеммы, чувствуя себя вполне уверенной в том, что она о них позаботится. Верхом я ездила плохо, садясь в седло лишь в случае крайней необходимости, поэтому запрягла лошадь в фургон и отправилась в Кэннонз Пойнт на берегу Хэмптон-Ривер.

В элегантный особняк на каменном фундаменте и с деревянным верхом вела широкая лестница, откуда открывался вид на болота. Но сегодня этот вид был почти неузнаваем из-за палаток, стоявших повсюду, и костров, возле которых толпились солдаты в красно-синих мундирах, как петухи возле курицы.

Я не вошла в дом – у меня не было никаких дел к Куперам. Если британцы забрали то, что принадлежало моей семье, я знала, кто за это заплатит. Медленно подъезжая по главной аллее, я ожидала, что меня остановят и допросят, и я ловила на себе любопытные взгляды, однако, я полагаю, угрозы во мне не видели, так как никто ко мне не подошел.

Понимая, что моей удаче мог скоро прийти конец, я дрожащими руками привязала лошадь у кухни и направилась к большому дому, всматриваясь по дороге в лица солдат в надежде увидеть среди них дружелюбное.

У входа в большой дом одиноко сидел юноша, вытряхивая из сапога камешки. Он выглядел молодо, не старше семнадцати лет, и когда я заговорила с ним, сразу поднялся, поставив ногу в чулке в грязь.

– Я ищу доктора Энлоу, – сказала я как можно более авторитетно. – Не могли бы вы сказать мне, где его найти?

– Да, мэм, – отвечал он с простонародным акцентом. – Посмотрите вон в той палатке. Видите? Она большая, в самом конце.

– Благодарю вас, – ответила я и быстро зашагала, куда он мне показал, прежде чем он успеет спросить меня о моей цели.

Найти палатку было легко. Перед ней горел самый большой костер, над которым висел котел с кипящей водой и веревка, натянутая между ветвями дуба, где на ветру трепыхалось белье. Перед палаткой стоял длинный узкий стол, на нем были разложены медицинские инструменты, как будто их вымыли и теперь сушили. Многие из них были мне незнакомы, но другие, такие как ампутационная пила и щипцы, я знала хорошо. У огня сидел мужчина. Его лоб и щеки покраснели от холода и огня. Каштановые волосы были собраны сзади в косичку, на нем была белая льняная рубашка и шерстяной жилет. Он сидел перед бочонком, заменявшим ему письменный стол, на бочонке стоял переносной письменный прибор, открытый на чистом листе бумаги. Он окунул перо в чернильницу и долго медлил, перед тем как написать первую букву, так что на листок упала капля чернил.

– Доктор Энлоу? – спросила я, в моем голосе не отразился испытываемый мною страх. Я не боялась этого человека и не боялась британских захватчиков. Я боялась, что не смогу лечить, не имея лекарств или не зная, как ими пользоваться. Больше всего я боялась, что этот человек не даст мне то, что мне было необходимо, и я останусь без всякой надежды.

У него были красивые серые глаза, спокойные и умные. Он, казалось, удивился при виде меня, но тут же оправился настолько, что поднялся и поклонился мне.

– К вашим услугам, мэм.

– Мои муж и сын больны лихорадкой, – начала я без предисловий, – и мне нужна хинная корка для их лечения. Я думаю, у вас ее полный корабль.

Я ожидала, что он надо мной посмеется – простая женщина пришла предъявить требования к всемогущему британскому флоту. Я и сама не удержалась бы от улыбки, будь я на его месте. Однако меня удивила его реакция.

– Сколько лет вашему сыну, мистрис…?

– Фразье. Я мистрис Фразье. Моему сыну Робби исполнилось восемь… в декабре. – Мой голос сорвался на последнем слове, и его взгляд смягчился.