Дорога мертвых - Иван Константинов

– Потому что Мечи – самые сильные. Никого нет сильнее Мечей.

– А Короли как же?

– А разве Меч не может сам стать Королем?

Неро кивнул, будто уже знал, каким будет ответ.

– Ты упрямая, да?

– Мне иногда так говорят.

– Упрямство – не единственное качество, нужное прайму.

– Я не глупая.

– И это я вижу. Ты могла бы учиться, и стать кандидаткой – но одной рекомендации мало. Я вижу, кем ты можешь стать – и могу предложить тебе…

– Что?

– Услуга за услугу. Если тебе так нужна моя помощь – то сначала помоги мне.

– Но разве я… чем я могу помочь Мечу Короля?

– Знаниями. Иногда обычный ребенок может знать нечто, недоступное даже мне.

– Правда? А что такого знаю я? – Испугалась Таня.

Неро едва заметно улыбнулся и наклонился вперед:

– Для начала расскажи мне о Ребекке Ли.

I.

Это заняло пятнадцать секунд.

Или чуть меньше. Мириам чувствовала время с точностью до сотых долей мгновения, каких-то смешных величин, за которые даже мотылек не мог сделать ни одного значимого движения. И в которые теперь очень хорошо укладывались чувства и образы, упакованные в изящные контейнеры электронных посланий, заряды, похожие на иглы с индивидуальными подписями.

Пятнадцать секунд чужой жизни – поток информационных пакетов, разрывающих душу.

Мяч ударяется о решетку.

Стоящий за ней безымянный ребенок даже не моргает. Его ненависть только что обрела форму, сосредоточилась на мальчике с другой стороны заграждения, играющем с мячом, сыне или внуке одного из хозяев загона. Мальчик смеется, мяч ударяется о решетку еще раз.

Тот, кого назовут Арго, корчит гримасу, изображая его улыбку.

После боев он сидит в общей клетке. Стальные прутья вбиты в бетон через равные промежутки. Острые осколки, торчащие у их основания, можно раскачивать и вытаскивать. Таким осколком можно разорвать горло или выбить глаз, но броню стражей они не пробьют – за последние несколько недель он успел это проверить. Несколько раз – в последнюю попытку каменное лезвие достало до горла стража, и почти продавило воротник из плотной кожи. Его избили – расчетливо и аккуратно, стараясь не убить. Улыбка недосчиталась еще нескольких зубов.

Кроме него в клетке еще много людей – больше, чем пальцев на руках. В основном это женщины, и девочки, которые сторонятся его, как чумного. Его переселили из другой клетки, заполненной мальчишками, после того, как он перегрыз горло одному из них – тот пытался задушить его среди ночи. В свою первую ночь на новом месте он не спит, крепко сжимая припрятанный в набедренной повязке острый камень. Ожидая, не попытается ли кто-то и здесь – но никто не приближается к нему. Только под самое утро девочка его возраста, проснувшись, садится недалеко, и под ее взглядом, внимательным и спокойным, он сразу засыпает.

Эта ночь уходит в прошлое, тонет среди боев и солнечных лучей, пробивающихся между листами пластика, прикрывающего клетку.

Его выводят драться каждые два или три дня, давая время на отдых. Детей против него больше не выставляют – теперь у него взрослые противники, пусть не опытные, и не слишком большие. Голос над бетонной ямой кричит что-то про маленького зверя, мутанта из древних подземелий. Вернувшись в клетку, он спрашивает у девочки, которая его не боится, об этих словах. Их значения он не понимает.

Она рассказывает ему. Память сохраняет ее голос, но не сами слова. Сквозь боль от побоев отпечатываются картины, которые он несет: дома, сотни лет погребенные под песком, покосившиеся башни, царапающие небо зазубренными верхушками, поселения в сердце пустыни, живущие по своим законам, древние подземелья, в которых рискуют селиться только самые отчаянные, не боящиеся чудовищ.

Она не считает его чудовищем.

Теперь каждое утро он ждет наступления вечера. Когда она придет в его угол с наступлением темноты, и продолжит рассказ. В те дни, когда боев нет, он сидит у решетки, ожидая. Никто больше не осмеливается подходить, даже сын хозяина, пытавшийся бросать в него камни, оставляет эту затею. Он живет только ночью – и в бетонной яме.

В один из дней, не имеющих порядка или названия, он дерется в яме с маленьким жилистым человеком, чьи плечи покрыты черными рисунками цветов и зубастых зверей. Тот сильнее, и быстрее, разбивает мальчику лицо, ломает палец – но потом выдыхается, и безымянный раб душит его, просунув предплечье под колючий щетинистый подбородок.

Когда он возвращается в клетку, ее нет. Как и ее матери, и женщин, что были с ними. Он садится и ждет, как обычно, но ничего не меняется. Снова приходит сын хозяина, и бросает в него камни, но он не шевелится. Он неподвижен как труп, будто дом, занесенный песком. И когда мальчишка осмеливается подойти ближе, потыкать в него палкой, он хватает его за руку, и ломает ее об решетку, движением, подсмотренным у разрисованного человека.

Его избивают до полусмерти, и бросают умирать в отдельную клетку, маленькую, в которой нельзя даже лечь. Прутья впиваются ему в спину, что-то горит и рвется в груди при каждом вдохе. Он не различает ночь, и день. Кто-то дотрагивается до него, и тормошит, проверяя, жив ли он. Иногда его обливают водой, и он слизывает ее с прутьев – капли со вкусом крови.

Потом, среди долгих снов, где страшные красные цветы прорастают сквозь его живот и грудь, а он пытается их вырвать – к нему приходит старик. Седой загорелый человек, с волосами, заплетенными в десятки косичек, сидит возле клетки, и смотрит на него узкими глазами, прозрачными, как дождевая вода.

– «Сломал?» – Спрашивает он. Голос, который звучал в яме, отвечает ему издалека – что-то о мусоре, о звере, которого не приручить.

– «Живучий.» – Старик протягивает руку в клетку. Безымянный раб ждет, и ждет старик.

– «Это игра.» – Говорит он. – «Хлопни меня по ладони, и я дам тебе пить.»

Через два часа его забирают – из клетки, из ямы, оттуда, из этого места. Старика зовут Ругер, и он – учитель гладиаторов.

Воспоминания комкаются, годы сжимаются в миллисекунды.

– «Вы смазка для колес.» – Говорит старик. – «Мясо на ножках.»

Когда нужно привлечь внимание, слова сопровождаются ударом толстой палки.

– «Вы не мужчины. Мужчина отвечает за свои действия, а за вас отвечают хозяева. Те из вас, кто будет хорошо драться, станут мужчинами. Настоящие гладиаторы – свободные люди! Только свободный сражается по-настоящему. Деритесь за свою свободу!»

Лагерь гладиаторов – месяцы изматывающих тренировок, боль и дрожь в мышцах, даже во сне. Он больше не дерется до смерти, его берегут, и хорошо кормят – один бой в неделю, в загоне из железных полос, с трибунами вокруг. Там он впервые слышит это слово – Фаэтон. Город-крепость, совсем рядом – город свободных людей. Его название выкрикивают в толпе, на других боях, в которых участвуют бойцы постарше. Иногда в загоне убивают рабов – с рынка, который тоже рядом, за трибунами, и бетонной стеной, уставленный долгими рядами клеток, пустых и полных. Старик частенько водит туда его, и других бойцов, показывая, что становится с теми, кто не хотел драться, или не мог.