Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

В Тарках она свирепствовала со значительной силой – четвертая часть жителей была поражена эпидемией, и ежедневно умирало до десяти человек. Гарнизон крепости Бурной, находившийся невдалеке от Тарков, подвергся также болезни, и из двух рот Апшеронского полка лежало в лазарете сто двадцать человек, и не проходило дня без смертного случая. Присланы были медики, но, несмотря на все принятые ими меры – в то время еще не вполне изученные, борьба с болезнью шла безуспешно, и она продолжала свирепствовать еще долгое время, пока сама природа не избавила край от этого грозного бича, распространявшего повсюду смерть и наполнявшего сердца ужасом.

Кази-мулла, однако, не дремал и незримо для наших властей не упустил воспользоваться складывавшимися для него столь благоприятно, с одной стороны, такими нашими действиями, как посылкой Корганова в Дагестан и арестом Абу-Мусселима, а с другой – холерой как выражением гнева Божьего за грехи правоверных. Словом, все это было для Кази-муллы самым удобным материалом для возбуждения против нас местного населения, а случайная скученность последнего в горах представляла удобства для его зажигательных проповедей, не требуя особых сборов или сходок народа, и притом уже вовсе вдали от нашего надзора.

Кази-мулла весьма удачно воспользовался для своих целей также и удалением из-под Гимр русских войск, не разоривших во время последней экспедиции ни одного селения. Он указывал на это как на видимую руку Провидения и объяснил народу, что Бог, покровительствующий правому учению, возвещаемому народам его устами, ослепил врага и не допустил его спуститься в беззащитные Гимры. «Если мы видим такую явную помощь свыше, – говорил он, – то нам ли бояться славы русского оружия!»

В результате всего происходившего койсубулинцы, акушинцы, аварцы, даже шамхальцы и мехтулинцы нас ненавидели. Имя Абу-Мусселима, все еще сидевшего в крепости, было на устах всех и выставлялось всеми как образец бесправия, которого каждый мог ожидать от русских.

К этому же времени Кази-мулла имел уже приверженцев и последователей в среде вольных демократических обществ Дагестана и даже успел склонить на свою сторону и таких выдающихся личностей, какими являлись в понятиях народа Гамзат-бек, Али-султан, старшина унцукульский и Улу-бей, владелец Эрпелинский, из которых последний стоил сотни других людей. Это был доселе также один из самых преданнейших нам дагестанских владельцев, услуги которого в то время мы оценить не умели. Интриги и козни вооружили против него шамхала, который лишил его владений, и оскорбленный Улу-бей передался имаму. Так как шамхал пользовался, естественно, покровительством русских властей, то и все поступки его, неблагоприятные горцам, записывались ими на наш счет.

Влияние Кази-муллы росло с каждым днем, и число его последователей увеличивалось. Он это чувствовал и наконец решился прямо, с тем пламенным красноречием, которое так обаятельно действовало на массы, развить перед вполне подготовленными уже слушателями свой гигантский замысел – идти на Тарки, сокрушить сперва могущество шамхалов как изменников мусульманства, потом аристократию, также искони нам верную, и затем, привлекши к себе вольных чеченцев, освободить с ними всех мусульман из-под ига гяуров. Он внушал койсубулинцам мысль, что они призваны быть первым и главным орудием освобождения и торжества ислама и что им как шегидам (избранным) будет принадлежать и первое место в раю, и лучшая добыча на земле.

Умы койсубулинцев заколебались, и имам приобрел в лице их самых рьяных последователей своего учения. Сам Кази-мулла разом вырос в глазах дагестанцев – и на него все стали смотреть уже как на избранника Божьего. Появились рассказы о разного рода случаях, в которых Кази-мулла являлся окруженный ореолом сверхъестественных свойств. Так, в шамхальстве ходили слухи, что будто бы некоторые видели на небе всадников, мчавшихся на белых конях, бряцавших оружием и голосом подобным раскату грома призывавших Кази-муллу; рассказывали также, что будто бы имам расстилает бурку для вечернего намаза на бешеных волнах Койсу и, недвижимый водой, совершает молитвы. Русское начальство считало унизительным для себя нисходить до разъяснения этих нелепых слухов и не хотело придавать им того значения, которое они между тем имели в действительности, фанатизируя возбужденные массы народа.

К концу 1830 года настроение умов в Дагестане было уже настолько враждебно нам, что, казалось, достаточно было одной малейшей искры, чтобы край был объят пожаром, и, кажется, только лишь зимняя стужа и бескормица для коней сдерживали еще взрыв уже вполне готового восстания.

Мы покинули джарцев в тот роковой для них момент, когда 26 февраля 1830 года русский отряд вступил в Закаталы и Паскевич объявил Джаро-Белоканскую область на вечные времена присоединенной к русским владениям.

Первой заботой фельдмаршала было введение во вновь присоединенной области прочной администрации, в голове которой стал известный генерал князь Бекович-Черкасский. Перед новым начальником легла широкая и трудная задача умиротворить край, населенный свободным народом, не знавшим до сего другого закона, кроме силы и оружия, исполненным ненавистью к своим завоевателям. Никогда суждение о джарцах не будет правильным, если мы не будем принимать во внимание, что такое по существу сами джарцы.

Дело в том, что Дагестан, по крайней мере еще во время арабов, явившихся на Кавказ в VII столетии, переполнился народом, и его поля, обрабатываемые с таким настойчивым трудом, не могли уже обеспечивать своими урожаями и половины его населения. Отсюда происходило вечное брожение в народе и исконные набеги его на окрестные страны с единственной целью пополнения своих дефицитов. Общее сознание неминуемости подобного положения страны до такой степени сознавалось еще в древности, что, например, дагестанское племя маскутов, жившее к югу от Дербента, на приглашение в IV веке армянских проповедников принять религию Христа, учащую никого не разорять, не грабить и ничего не красть, а трудиться руками, отвечало: «Это лукавство армянского царя, чтобы препятствовать нам опустошать Армению; чем же нам жить, если мы не станем грабить?»

По этой причине становится понятным, почему другая религия, мусульманство, основанная на силе меча и этим самым узаконивающая уже периодические набеги на соседей, особенно иноверцев, так по душе пришлась всем дагестанцам. Вскоре по принятии ислама и при ослаблении соседней Грузии лезгины перевалили через Главный Кавказский хребет и заняли пространство от хребта вплоть до Алазани – то есть всю местность бывшей Джаро-Белоканской области. Этим они раз и навсегда овладели выходами из Дагестана в Закавказье, в которое и начались их бесконечные и чаще всего безнаказанные набеги. Значит, джарцы в буквальном смысле стали колонией дагестанцев, и колонией передовой, игравшей по отношению к своей метрополии ту же роль, как наше казачество по отношению к России. Как колония джарцы имели свои корни в самом Дагестане и туда каждый раз обращались за помощью в случае нападения извне. И такой взгляд на самих себя не изменялся, да и не мог измениться в понятиях джарцев до тех пор, пока сам Дагестан не пал окончательно перед нашим оружием. Затишье, наступившее в покоренных Джарах, не вселяло доверия, и князь Бекович, как опытный, осторожный генерал, держал свой отряд сосредоточенным. Войска располагались лагерем в Закаталах, возле строящейся крепости, и только две роты были отделены: одна в Белоканы, другая – для охраны Угалинской переправы.