От Версаля до «Барбароссы». Великое противостояние держав. 1920-е – начало 1940-х гг. - Виктор Гаврилов

В записи германского посла в Лондоне Дирксена от 21 июля 1939 года находим и такое интересное сообщение: «Сэр Хорас Вильсон определенно сказал г-ну Вольтату, что заключение пакта о ненападении [с Германией] дало бы Англии возможность освободиться от обязательства в отношении Польши»[535]. Можно предположить, что в случае успеха переговоров с Германией Великобритания прекратила бы московские переговоры, отказалась от гарантий Польше и другим странам, пожертвовала бы интересами Франции. В подобной комбинации явственно «просматривался раздел мира на английскую и германскую сферы влияния»[536].

Закулисные переговоры продолжались и в дальнейшем, в августе. Известно, что только после получения от Сталина согласия на подписание Договора о ненападении сорвалась секретная поездка Геринга в Англию, запланированная на 23 августа[537]. А она должна была стать решающей в оформлении германо-британских отношений.

Что касается Советского Союза, то важно подчеркнуть, что в июле – начале августа 1939 года СССР вел сначала только экономические переговоры с Германией и только потом, на фоне вялотекущих политических и военных переговоров с Англией и Францией, с германскими дипломатами постепенно стали обсуждаться и политические вопросы. Еще раз подчеркнем, что инициатива исходила от Германии и СССР сначала не проявлял к германским предложениям особого интереса. Только в конце июля, когда стало ясно, что тройственные переговоры затягиваются и пробуксовывают, В. М. Молотов дал команду возобновить консультации с Германией о заключении хозяйственного соглашения. 22 июля советско-германские экономические переговоры были возобновлены. В подтверждение особой заинтересованности именно со стороны Германии приведем слова К. Ю. Шнурре в беседе с Г. А. Астаховым 26 июля 1939 года: «Германия открывает дверь для разговоров на эту тему [о политическом сближении]. Понимая, что сейчас все державы стоят на распутье, определяя, на какую сторону стать, Германия не желает, чтобы создалось представление, будто она не исчерпала возможностей сблизиться с СССР в столь решающий момент. Она дает СССР эту возможность, но, к сожалению, СССР на это не реагирует»[538]. При этом давалось понять, что инициатива исходит от Риббентропа и одобрена самим Гитлером. Подобных цитат, взятых из архивных документов, можно привести достаточно большое количество.

Г. А. Астахов, информируя на следующий день НКИД СССР и высказывая свое мнение об этой беседе со Шнурре, подчеркивал настойчивое желание Германии улучшить отношения с СССР: «Во всяком случае, я мог бы отметить, что стремление немцев улучшить отношения с нами носит достаточно упорный характер и подтверждается полным прекращением газетной и прочей кампании против нас»[539].

Эти германо-советские контакты происходили, в частности, с германской стороны между главой восточно-европейской референтурой отдела экономической политики МИД Германии К. Ю. Шнурре и министром иностранных дел И. Риббентропом, а с советской – временным поверенным в делах СССР в Германии Г. А. Астаховым и наркомом иностранных дел В. М. Молотовым. Естественно, все предложения Германии доводились до сведения высшего руководства СССР. 11 августа Сталин, обсудив сложившуюся ситуацию с безрезультатностью переговоров с Великобританией и Францией на Политбюро, дал добро на расширение контактов с Германией. К сожалению, в отсутствие доступа историков ко всему массиву архивных документов того периода можно лишь предположить, что таким образом Сталин, возможно, хотел воздействовать на западных партнеров по тройственным переговорам, ускорив их затяжной и непродуктивный ход.

В свою очередь и Германия не хотела ограничиваться лишь культурно-экономическим сближением, желая «непосредственно приступить к разговорам на темы территориально-политического порядка, чтобы развязать себе руки на случай конфликта с Польшей, назревающего в усиленном темпе»[540]. Кроме того, по оценке Г. А. Астахова, сделанной в письме наркому Молотову от 12 августа 1939 года, «их [немцев] явно тревожат наши переговоры с англо-французскими военными, и они не щадят аргументов и посулов самого широкого порядка, чтобы эвентуальное военное соглашение предотвратить»[541]. Ради этого Германия была готова отказаться от Прибалтики, Бессарабии, Восточной Польши, причем «без долгих разговоров»[542].

Уже 15 августа Шуленбург ознакомил Молотова с посланием Риббентропа, в котором тот выражал готовность лично приехать в Москву для «выяснения германо-русских отношений». При этом Риббентроп выражал готовность «решить все проблемы на территории от Балтийского до Черного моря». В ответ Молотов выдвинул предложение о заключении договора, вместо предложенной Шуленбургом совместной декларации о неприменении силы друг против друга. 17 августа Шуленбург передал Молотову ответ германского руководства о готовности заключить пакт на 25 лет, причем как можно скорее, ввиду того, что в ближайшие дни может начаться война с Польшей. В ответ Молотов передал ноту, в которой заключение договора обусловливалось заключением торгово-кредитного соглашения. Экономическое соглашение было очень быстро, уже на следующий день, согласовано немецкой стороной и официально подписано 19 августа.

В связи с этим важно подчеркнуть, что на основе изучения архивных документов следует сделать вывод о том, что решение о заключении Договора о ненападении вызревало для советского руководства в неразрывном «комплексе экономических и политических компонентов»[543].

В тот же день Молотов согласился принять Риббентропа и передал советский проект Договора о ненападении Шуленбургу с постскриптумом, в котором содержался набросок специального протокола (будущего дополнительного секретного протокола) о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики. Существенными отличиями от немецких предложений были: срок договора – не на 25, а лишь на пять лет (позже на десять лет); включение пунктов, в которых устанавливалось поведение одной стороны в случае нападения на нее третьей державы; предусматривался механизм консультаций на случай споров. Этот текст[544] был отправлен в Берлин с предложением принять Риббентропа в Москве 26–27 августа. Однако в силу того, что решение о нападении на Польшу уже было бесповоротно принято, Гитлер в телеграмме Сталину настоятельно просил принять германского министра иностранных дел 22-го или в крайнем случае 23 августа.