Солнце внутри - Маргарита Зверева

– Но тогда и квантовая физика – сама наивность, – парировал я. – Потому что ответ на вопрос о том, как бороться со злом, кроется в ней же.

Тут весь смех улетучился из сухого тела Барона, и он невольно напрягся до кончиков пальцев, хоть и пытался делать надменный вид.

– Ну давай, – процедил он. – Насмеши меня еще больше.

Я дивился своей невозмутимости. Мне не хотелось ни защищаться, ни нападать, ни оправдываться. Спокойный горный ручей все тек и тек по моим венам.

– В классической физике, в которой вы с Эйнштейном прекрасно разбираетесь, Барон, – кивнул я в сторону портрета на стене, – объединение единиц дает такое целое, которое просто сводится к своим частям… То есть один плюс один – это два, а два поделить на два – это снова один. А в квантовой?

– Не надо играть в профессора, Адам! – налился краской Барон, но по испугу в его глазах я понял, что он начал подозревать, к чему я веду.

– Да, Барон, – понизил я голос. – В квантовой физике целое больше суммы его частей. Целое. Больше. Суммы. Его. Частей… Когда я прочитал это… Я все еще помню, как сидел посреди библиотеки и не мог двинуться. Наверное, так будет чувствовать себя ученый, который откроет лекарство от всех видов рака. Только вот в случае с физикой почему-то никто не бегал по улицам и не кричал в рупор, что узнал самый главный секрет Вселенной. Наверное, мы часто не придаем значения великому… А для меня в тот момент все встало на свои места. Мне не надо было больше ничего знать. Вот, оказывается, что является самой главной и самой мощной силой из всех. Объединение единиц. Я уверен, что вы не хотите слышать этого слова, Барон, но, по-моему, эта теорема просто-напросто научное описание любви.

– Нет! – вырвался из Барона какой-то утробный вой. – Это неправда! Неправда! Это неправда!!

В одно мгновение Барон из мудрого старика превратился в маленького обиженного ребенка. Я даже ожидал, что он кинется колотить меня кулаками, но вместо этого он обессиленно опустился на кресло и закрыл лицо руками.

– Ты предал меня, Адам, – всхлипывал он душераздирающе. – Как ты мог? Ты предал все…

– Барон, – наклонился я к нему и положил руку на его плечо, но он вздрогнул и откинул ее с невиданной злостью.

– Убирайся, Адам, – рявкнул он. – Ты сделал свой выбор. Или невыбор, как ты считаешь. Убирайся. Я дал тебе все и хотел дать еще больше, но ты отказываешься. Иди прочь. Делай все, что хочешь, только никогда больше не вздумай меня учить!

Он поднялся и действительно толкнул меня в сторону выхода.

– Я не хотел учить вас, Барон, – поднял я руки ладонями вверх. – Но делать вид, что я не такой, какой я есть и каким я стал благодаря Зое, было бы враньем.

– Зоя, Зоя, Зоя, – передразнил меня Барон, толкая меня все дальше. – Это сейчас тебе кажется, что ты постиг какую-то истину, а пройдет время, и тебе надоест твоя Зоя до чертиков, и ты будешь проклинать тот день, когда ваши пути пересеклись. А, подожди… Такого же не произойдет, потому что она просто возьмет и умрет до того, как это случится! Как умно ты все задумал!

Я пятился назад и даже не пытался спорить. Жалость к одинокому старику снова заполняла мое сердце. Его все несло и несло, и я уже собрался уходить, как все же остановился на пороге и посмотрел в его бегающие разъяренные глаза.

– Что случилось в вашей жизни, что вы стали таким? – спросил я и удивился, что никогда ранее не задавался этим вопросом.

Барон остолбенел.

– Я не могу себе представить, что кто-либо способен отключить себя просто так от окружающего мира, – продолжил я. – Без причины спрятаться в золотой кокон. Что с вами случилось, Барон?

– Иди вон, Адам, – просипел он и распахнул дверь. – Хотя нет, погоди… Тебе не кажется странным, что ты никогда раньше не задавался подобными вопросами? Кто я? Откуда? Ты даже не знаешь моего настоящего имени. А теперь ты считаешь, что имеешь право копаться в моем прошлом?

– Я не считаю, что у меня есть право, – начал я, но он перебил.

– А может, ты прав, Адам, – сузил он веки. – Подсчитай мой год рождения, и ты легко поймешь, какие перипетии в истории мне пришлось пережить. Ты же умный мальчик, правильно? И, может быть, да, я решил для себя, что опция так называемой любви для меня как раз не опция. По крайней мере, в этом мире, пронизанном смертью. Вот увидишь, Адам, там со своих облаков, в которые ты явно веришь, что я проснусь через сто, двести или пятьсот лет, и тогда мир будет выглядеть уже совсем иначе. Совсем! Мы сможем рассчитывать на что-то. Появятся гарантии! То есть не мы, прости, ты же не хочешь… Ты предпочитаешь страдать и умереть ради какой-то зыбкой любви, которую мог бы потом получить, я повторюсь, с гарантиями. Ты – как ребенок, которому предлагают съесть пирожное сейчас же или подождать десять минут и получить два. Ты вроде бы не глупый, но все же выбираешь первое.

– Да, только что Зоя – это не пирожное, – отозвался я устало. – И если у времени и есть какое-то преимущество, то это, наверное, то, что мы в нем можем доказать свою способность любить. Совсем без гарантий, Барон. Видимо, на то оно нам и дано. Чтобы мы успели научиться любить по-настоящему, со знанием того, что все потеряем.

– И ты готов потерять все? Даже себя? – пытливо сверлил во мне дыры Барон. – Потому что, согласно твоей теории о целом, которое больше суммы его частей, ее смерть отхватит и добрую часть тебя.

– Готов, – уверенно кивнул я. – Потому что я приобрел несоизмеримо больше любой боли, которую мне еще придется перенести.

Несколько мгновений мы стояли в темном коридоре и молча смотрели друг другу в глаза. В какой-то момент мне захотелось броситься к нему, спрятать собой его хрупкое тело от тучи, которая летала над ним, умолять его пойти со мной, кричать, что люблю его, как отца, и не уйду без него. Но Барон первый опустил взгляд и взялся за ручку двери.

– Прощай, Адам, – сказал он еле слышно. – Ты был мне практически сыном, и теперь я понимаю, что это было опасной игрой. Потому что мне теперь намного больнее терять тебя, чем я планировал. Видно, все зашло слишком далеко… Видишь ли, я больше не хочу ничего доказывать. Все, в чем я нуждаюсь, это покой.

И дверь необратимо закрылась перед моим лицом. У меня не было никаких сомнений в том, что больше она не откроется. Я положил на толстое дерево ладонь и прислонился к нему полыхающим лбом. Только тут комок в груди несколько разжался, и слезы покатились, капая с кончика носа на пол.

Так я стоял несколько минут, а потом стремительно покинул здание, спугнув ворон.

Весь следующий день я молчал, а Зоя не задавала мне никаких вопросов, считывая намеки на произошедшее по моим беспокойным глазам. Я перекатывал мысли, как бильярдные шары. Некоторые вяло и бесцельно зависали где-то посредине стола, некоторые выстреливали совершенно не туда и с ударом отлетали от стенки, отдавая страшной головной болью, а некоторые все же находили верный путь и с облегчением падали в лузы. Только ближе к полуночи мне удалось утопить все шары. Отступив на шаг от стола, я перевел дух и еще раз осмотрел его хорошенько, чтобы не упустить какого-нибудь маленького беспризорного шарика. Но стол был чист, все мысли оказались на своих местах, и я наконец успокоился.