Великая огнестрельная революция - Виталий Пенской

Основу этой «османской» модели составила легкая иррегулярная поместная конница. Она дополнялась пехотой, оснащенной огнестрельным оружием (ее ядром стал знаменитый стрелецкий корпус, несший постоянную службу), и «нарядом», т. е. артиллерией. Последняя в России того времени быстро стала одним из наиболее развитых родов войск. Русские воеводы окончательно отказались от стремления решить исход войны в генеральном сражении и сделали упор на ведение «малой» и осадной войн. Характерной чертой русской тактики того времени стало стремление вести дистанционный бой и уклонение от рукопашной схватки.

Но выдерживались ли при этом основные требования военной революции? Попытаемся ответить на этот вопрос и начнем прежде всего с характеристики количественного измерения русской военной мощи. К сожалению, из-за чрезвычайно плохой сохранности архивов московских приказов этого времени точных данных относительно того, как изменялась численность русских ратей, нет. Однако сохранившиеся отрывочные и косвенные свидетельства позволяют представить себе в общих чертах динамику изменения как общей численности вооруженных сил Московского государства в эту эпоху, так и в отдельных сражениях и кампаниях.

Если попытаться в общих чертах охарактеризовать именно этот аспект, то, по нашему мнению, в 60–70-е гг. XV в. войско, которым мог располагать Иван III, составляло порядка 20 тыс. ратников. После осуществления 1-го этапа поместной реформы к концу его правления численность русского войска могла вырасти примерно до 40 тыс. и составить к концу правления Василия III до 70–80 или несколько более тыс. чел. Внутриполитические неурядицы, последовавшие после смерти Василия, привели к некоторому проседанию общей численности московского войска к концу 40-х гг. Однако в результате военной реформы конца 40-х – начала 50-х гг. XVI в., осуществленной правительством так называемого «Избранной рады», к началу 60-х гг. Иван Грозный на пике своего могущества мог располагать армией примерно до 100 тыс. или даже несколько больше конных и пеших воинов. Не случайно именно на это время приходится и максимум его внешнеполитических успехов. Однако последовавший вслед за временем практически непрерывных побед на всех фронтах период неудач, способствовавший углублению общего кризиса, затронувшего в том числе и военную сферу, неизбежно должен был привести к серьезному сокращению реальной численности вооруженных сил до 40–50 тыс. (прежде всего за счет резкого уменьшения численности послужильцев) во 2-й половине 70-х – начале 80-х гг. XVI в. Лишь к концу столетия ситуация стала несколько исправляться – во всяком случае, до конца 80-х г. английский дипломат Дж. Флетчер сообщал, что московский государь располагает войском из 96 тыс. ратников592.

Заметим, что его сведения выглядят достаточно правдоподобно, особенно если сравнить их с сообщениями других иностранцев, побывавших в России в XVI в., о «тьмочисленном» московитском войске. Иоганн Фабри в 1526 г. доносил Карлу V, что «за короткое время [великий князь] может собрать двести или триста тысяч или иное огромное число ратных людей, когда он намеревается вести войско против своих врагов». Более чем в 300 тыс. пеших и конных воинов исчислял московское войско в своем послании римскому папе Клименту VII итальянец Альберто Кампензе. О 200-тысячном конном войске, не считая пеших, сообщали венецианцы М. Фоскарини и Ф. Тьеполо и англичанин Р. Ченслер593. Однако все эти цифры представляются совершенно мифическими, если принять во внимание хотя бы численность населения России того времени, которая, по оптимистическим подсчетам Ц. Урланиса, равнялась в 1500 г. примерно 5,8 млн. чел., а в 1650 г. – 11,3 млн. чел.594.

Несмотря на все колебания на протяжении почти полутора столетий, и порой весьма существенные, общий положительный тренд все равно просматривается, и достаточно четко.

Еще более четко рост численности русских вооруженных сил прослеживается, если сравнить сведения относительно численности полевых войск, выставляемых Москвой для участия в конкретных кампаниях. Как мы уже отмечали выше, для конца XIV – начала XV в. численность полевой армии в 9–10 тыс. воинов была максимумом, достижимым только при особо благоприятных обстоятельствах, а обычно она не превышала нескольких тысяч или даже сотен бойцов. Позже ситуация радикально переменилась. Так, в 1501 г. на помощь Пскову Иван III двинул всю «силу тверскую и новгородскую», численность которой составляла, если принять во внимание расходы псковичей на ее содержание, около 10 тыс. ратников595. В кампанию 1521 г. Василий III, готовясь отразить одновременный удар со стороны Крыма, Казани и Литвы, выставил в поле порядка 45–50 тыс. ратных людей, не считая гарнизонов городов. Спустя десять с небольшим лет в зимний набег на владения великого князя литовского Сигизмунда отправились примерно столько же воинов. Полоцк в 1563 г. осаждали около 70–75 тыс. конных и пеших воинов, не считая примерно 20–25 тыс. обозной прислуги и мобилизованной с «земли» посохи, выполнявшей разного рода работы – саперные, дорожные и пр.596. 60–65 тыс. конных и пеших ратников в двух армиях, развернувшихся на северо-западном и на южном направлениях, выставил Иван Грозный и в кампанию 1572 г.597.

Конечно, столь многочисленные армии русские государи могли выставлять в поле редко и при максимальном напряжении сил. Но даже при таком раскладе полевая армия численностью 70–75 тыс. воинов представлялась весьма грозной силой – в XVI в. не всякий европейский и даже азиатский государь мог похвастать, что способен выставить в случае необходимости столько опытных профессиональных воинов. Для сравнения, в 1552 г. считавшийся сильнейшим монархом Европы римский император и король Испании Карл V, имея почти 150-тыс. армию и практически неограниченные на то время финансовые ресурсы, мог задействовать во время мецской кампании всего лишь 45–50 тыс. солдат598. Система мобилизации наличных сил и средств была отработана в таком совершенстве, что, уступая Великому княжеству Литовскому и Польше в ресурсах, Иван Грозный мог выставить в поле более многочисленные и отличавшиеся высокой боеспособностью войска. Видимо, этим и объясняется стремление великого князя литовского и короля польского Сигизмунда II уклониться от сражения и перенести разрешение спора с поля брани за стол переговоров.

Однако, как уже было неоднократно показано выше, только лишь один численный рост армий вовсе не был главным признаком военной революции. Намного более важным представляется технологический аспект, а именно распространение огнестрельного оружия – как тяжелого, так и легкого. И здесь на Руси все вполне соответствовало требованиям момента. Еще раз подчеркнем, что молодое Московское государство вовсе не было замкнутым, «закрытым» для внешних влияний обществом. В России внимательно следили за всеми новинками военного дела, прежде всего техническими, которые появлялись на Западе, и быстро вводили их на вооружение русских ратных людей. Огнестрельного оружия это касалось в первую очередь. На первых порах, в конце XIV – 1-й половине XV в., его распространение в русских княжествах ограничивалось, с одной стороны, его малой эффективностью, особенно в полевой войне, а с другой, бедностью отдельных князей, не обладавших необходимыми средствами для того, чтобы иметь артиллерию в достаточном количестве.

Судя по всему, наибольших успехов в производстве артиллерийских орудий, «зелья» и в способах их применения в 1-й половине XV в. добилась Тверь. Так, в 1409 г. ордынский эмир Едигей, осадив Москву, послал к тверскому князю Ивану Михайловичу посольство, «…веля ему быти у Москвы часа того съ всею ратью Тверскою, и съ пушками, и съ тюфяки, и съ самострелы и съ всеми съсуды градобийными, хотя разбити град Москву». Обращался за помощью к тверскому князю Борису Александровичу и Василий II, борясь за власть с Дмитрием Шемякою. В 1447 г., приступив к Угличу, великий князь Василий «…послал сказать великому князю Борису: «Без тебя, брат, не отворится мне и малый город». И великий князь Борис послал к нему своего сына боярского и вместе с ним пушечника с пушками, по имени Микула Кречетников. Таков был этот мастер, что не найти подобного и среди немцев. И когда привезли пушки, тогда воеводы великого князя Бориса Александровича, Борис и Семен, служащие как добрые и храбрые воины государю своему, великому князю Борису Александровичу, стали готовиться к предстоящей брани, а пушки поставили у самой городской стены и приказали стрелять; сами же двинулись на приступ, и все москвичи дивились их отваге, и дерзости, и великому их ратному искусству…»599.