Алхимик - Паоло Бачигалупи

Он бежал, задыхаясь от жара и дыма. В своем собственном чудесном кабинете бросился к окну и торопливо затеребил медные задвижки. Он вновь и вновь бил плечом в синие жалюзи, а склад горел, мужчины с коричневой кожей врывались в двери и размахивали влажными алыми мачете…

Трэн, задыхаясь, проснулся.

Острый бетонный выступ больно упирался в позвоночник, чье‑то влажное солоноватое бедро прижималось к лицу. Он отпихнул чужую ногу. В темноте мерцала блестящая от пота кожа, окружавшие его тела сверкали, точно фигуры на полотне импрессиониста. Они пукали, стонали, метались в душном кошмаре, плоть к плоти, кость к кости, живые и жаркие тела мертвецов – все вместе, все вперемежку.

Мужчина закашлялся, и в лицо Трэна полетели слюна и ошметки легких. Его спина и живот прилипли к потной плоти прижимавшихся к нему со всех сторон незнакомцев, и это вызвало приступ клаустрофобии. Он с трудом подавил ее, заставив себя лежать неподвижно, дышать медленно и глубоко, не обращая внимания на жару. Вкус знойной темноты мешался с паранойей человека, спасшегося от верной смерти. Он проснулся, пока остальные спали. Он жив, в то время как другие давно мертвы. Он не шевелился и слушал.

Звякали велосипедные звонки. Далеко внизу, на десятки тысяч тел ниже, в другой жизни, были слышны велосипедные звонки. Он с трудом выбрался из клубка обнаженных тел, прихватив с собой пеньковую сумку, где хранились все его вещи. Он опоздал. Из всех возможных опозданий это было самым скверным. Трэн закинул сумку на костлявое плечо и начал на ощупь, наступая на спящих, спускаться по лестнице. Он ступал между телами целых семей, любовников и сидевших на корточках голодных призраков и молился, чтобы не поскользнуться и не сломать стариковские кости. Шаг, осторожное ощупывание, шаг, ощупывание.

Из человеческой массы доносились проклятия. Тела вздымались и меняли свое положение. Трэн чуть задержался на площадке, где люди получили привилегию на собственное место, и медленно двинулся дальше. Вниз, упорно следуя вниз, по пролетам бесконечной лестницы, через живой ковер своих соплеменников. Шаг, ощупывание, шаг, ощупывание. Новый поворот. Снизу просачивался серый свет. Свежий воздух прильнул поцелуем к лицу, остудил лаской тело. Водопад анонимной плоти распался на отдельные тела, мужчины и женщины лежали вперемежку – на жестком бетоне, на ступеньках уходящих вниз глухих лестничных пролетов. Серый свет превратился в золотой. Велосипедные звонки зазвучали громче, чисто и пронзительно, точно колокольчики, сообщавшие о цибискозе.

Трэн выбрался из высотного дома и оказался в толпе продавцов рисовой каши, ткачей пеньки и бесчисленных тележек с картофелем. Он оперся ладонями о колени и принялся с наслаждением вдыхать запах пыли и уличного мусора, благодаря Бога за каждый вдох, чувствуя, как пот струится по телу. Соленые самоцветы падали с кончика носа и разбивались о красный камень тротуара. Жара убивает людей. Убивает стариков. Но сейчас он выбрался из душегубки; его сварят снова, несмотря на палящий жар и сухой сезон.

Велосипеды с пронзительным трезвоном проплывали мимо, точно косяки карпов, жители пригорода спешили на работу. За его спиной вздымалась высотка – сорок этажей жара, лиан и плесени. Вертикальные руины разбитых стекол и разграбленных квартир. Останки былой славы эпохи энергетической Экспансии, без кондиционеров и электричества превратившиеся в знойный тропический гроб, который теперь ничто не могло защитить от экваториального солнца. Бангкок держал беженцев под прицелом бледно‑голубого неба и желал, чтобы они там и оставались. И все же он выбрался живым, несмотря на Навозного царя, несмотря на белые кители, несмотря на преклонный возраст. Он вновь спустился вниз с самых небес.

Трэн выпрямился. Люди помешивали лапшу в котелках и вытаскивали баоцзы [12] из бамбуковых корзин. Серая рисовая каша компании «Ю‑Текс» с высоким содержанием протеина наполняла воздух запахом гниющей рыбы и содержащего кислоту масла. Желудок Трэна сжался от голода, и вязкая слюна заполнила рот, на большее его обезвоженное тело не было способно. Чеширы мелькали между ног продавцов, как акулы, стараясь схватить упавшую на землю каплю пищи, рассчитывая что‑нибудь украсть. Их мерцающие тела, подобные хамелеонам, возникали и исчезали, но иногда их удавалось увидеть на фоне неровного бетона и толп голодных людей. От раскаленных сковородок поднимался одуряющий аромат лапши, и Трэн заставил себя отвернуться.

Он проталкивался сквозь толпу, волоча за собой свою сумку, не обращая внимания на то, что кого‑то задевает, и несущиеся ему вслед ругательства. Жертвы несчастных случаев пристроились в дверных проемах, размахивали культями, клянча милостыню у тех, кто оказался немного удачливее. Мужчины сидели на табуретах и смотрели, как усиливается дневная жара, покуривая крошечные самокрутки из краденого листового табака, затягиваясь от одной сигаретки. Женщины собирались в небольшие группы и разговаривали, нервно перебирая желтые карточки, дожидаясь, когда появятся белые кители и возобновят их действие.

Желтобилетники кишели повсюду, сколько он мог видеть: целая раса сбежала в великое Тайское королевство из Малайи, где они стали никому не нужны. Огромную группу беженцев взяло под свою опеку министерство окружающей среды – белые кители, – словно они представляли собой новый инвазивный вид, как цибискоз, пузырчатая ржа и генномодифицированные долгоносики. Желтобилетники, желтые люди. Хуан рен повсюду, а Трэн опаздывает и может упустить свой единственный шанс выбраться из их массы. Единственная возможность за месяцы, которые он провел здесь как китайский беженец с желтой картой. Он протиснулся мимо продавца крыс, сглотнул слюну, набежавшую от запаха жареного мяса, и припустил по переулку, ведущему к водяному насосу. И застыл как вкопанный.

Перед ним выстроилась очередь: старики, молодые женщины, матери, мальчишки.

Трэн пал духом. Ему хотелось выплеснуть свою ярость в ответ на неудачу. Будь у него силы – если бы он как следует поел вчера, позавчера или хотя бы за день до этого, он заорал бы, швырнул свою пеньковую сумку на тротуар и принялся ее топтать, пока она не превратилась бы в пыль, но у него осталось слишком мало калорий. Еще одна возможность потеряна, и все из‑за неудачи на лестнице. Ему следовало отдать остатки своих батов Навозному царю и снять место в квартире с окнами, выходящими на восток, чтобы восходящее солнце разбудило его пораньше.

Но он пал жертвой скупости. Пожалел денег и не подумал о своем будущем. Сколько раз он говорил сыновьям, что тратить деньги на то, чтобы заработать больше денег, является правильным шагом? Но забитый желтобилетник, в которого он теперь превратился, дрожал над каждым батом. Точно невежественная крестьянская мышь, он берег деньги и спал на темных лестницах. Ему следовало подняться, как тигру, и бросить вызов комендантскому часу, министерству белых кителей и их черным дубинкам… А теперь он опоздал, от него несет затхлой лестницей, перед ним выстроилась очередь из десяти человек, и все они должны напиться, наполнить ведро и почистить зубы коричневой водой реки Чаупхрая.