Гипнотизер - Барбара Эвинг

— Именем ее королевского величества я напоминаю всем собравшимся здесь, что дознание, которое проводится коронером, еще не является судебным заседанием. Дознание имеет целью выяснить основные пункты проводимого расследования, а вовсе не сформулировать окончательные выводы или вынести приговор. Я хочу напомнить уважаемой публике, что в ходе дознания мы услышим отчет о последовательности имевших место событий по делу. Соблюдение процедуры здесь чрезвычайно важно — оно позволяет определить имена лиц, которые смогут давать показания в будущем. Те факты, о которых узнают господа присяжные, — бросил он выразительный взгляд в сторону репортера из «Глобуса», которому каким-то чудом все же удалось пробраться в зал, — не обязательно должны стать достоянием гласности. Я думаю, что представители прессы правильно воспримут мой призыв быть сдержанными. Люди, которые выступят сегодня, не имеют за собой доказанной вины, поэтому цитировать их показания — значит ставить препоны на пути правосудия. Я настоятельно советую не искажать фактов, касающихся дела о смерти лорда Моргана Эллиса, так как это может вызвать непредсказуемые последствия и помешает вынесению справедливого решения.

Он торжественно водрузил себе на нос очки; журналисты чувствовали себя обиженными словами коронера, который выразил им недоверие еще до того, как началось дознание. Инспектор Риверс вынужден был признать, что мистер Танкс сделал все, что было в его силах. Но они оба знали по собственному опыту, что настоятельно высказанное предупреждение прозвучало впустую.

— Вызовите докторов.

Сидя сзади, инспектор Риверс еще раз слушал показания, но его не покидало тягостное чувство не до конца выполненного долга. Впервые в жизни он утаил важные сведения от коронера. Он слышал, как хирурги сообщали о том, что покойный перед смертью, очевидно, от кого-то защищался, о чем свидетельствуют царапины и порезы у него на лице. Какое-то шестое чувство подсказывало инспектору Риверсу, что мисс Престон не могла быть убийцей. Понимая, насколько драматично все может обернуться для нее в считанные минуты, он не рассказал коронеру о том, что видел синяки на руках мисс Престон. Он счел нужным напомнить себе: «Интуиция может меня подвести. Я не всегда оказываюсь прав, полагаясь только на нее». Инспектор беспокойно заерзал в маленьком жестком кресле. Он заметил, что мисс Спунс сидит в совершенном одиночестве. Она держала спину прямо и почти не шелохнулась за все время, пока шло заседание.

Герцог Ланнефид занял специально отведенное для него место в первых рядах. Он казался крайне разгневанным тем, что участвует в открытом заседании и его, человека голубой крови, заставили сидеть в одной комнате с какими-то простолюдинами. Рядом, ни разу не заговорив с ним, восседала похожая на восковую фигуру леди Розамунд, потерявшая за одну неделю мужа и дочь. Двух других детей в зале не было: леди Розамунд не сочла нужным сообщить инспектору об их отъезде в Уэльс. Пока врачи докладывали о состоянии тела и коронер записывал их показания на больших листах бумаги, изредка прерываясь, для того чтобы сказать: «Одну минуту, пожалуйста», инспектор Риверс думал о странном юноше — уже не мальчике, но еще и не мужчине, который ждал его на заснеженной улице, чтобы спросить о том, с кем встречался его отец в Блумсбери. Мистер Танкс не согласился с тем, чтобы пятнадцатилетний наследник герцога Ланнефида выступил перед присяжными как свидетель, хотя инспектор Риверс чувствовал, что он может сообщить полезные для расследования сведения. Однако мальчик, очевидно, и не смог бы дать показания. В памяти инспектора запечатлелась грустная картина: брат и сестра, прижавшиеся друг к другу, словно связанные общим горем. Они не могли вымолвить и слова во время его последней встречи с ними, настолько велико было пережитое ими потрясение. «Я всегда ищу горе», — сказал инспектор констеблю Форресту. И в его памяти всплыла вдруг еще одна картинка, и он подумал: «Я видел горе, но не в Мэйфере, а в Блумсбери».

Он хорошо помнил ее лицо: белое, искаженное болью, безмолвное.

И затем увидел лица детей: белые, искаженные болью, безмолвные.

Брат и сестра, пережившие трагедию, молча следовали в карете, которую заливало дождем. Леди Розамунд была бы крайне удивлена, если бы узнала, что карета двигалась не из Лондона, а в обратном направлении — в столицу.

Они ехали в Уэльс без остановки несколько часов. Когда наступила ночь, экипажи наконец подтянулись к гостинице. Было решено переночевать там, чтобы не путешествовать в темноте. Всю ночь Гвенлиам и Морган, измученные и больные от усталости, проплакали, шепотом обсуждая свои дальнейшие планы. Их бледные лица смутно виднелись в окне верхней комнаты погруженной во мрак гостиницы, когда они вглядывались в неприветливую зимнюю ночь. Они слышали ржание лошадей, заметили движение тени большого похоронного кортежа, везущего катафалк, который хранил вечный покой их отца и сестры. Они снова обратили взор к движущейся могиле, выглядевшей особенно устрашающе в непроглядной тьме.

На следующий день, когда кортеж и экипаж снова тронулись в путь и они уже отъехали от гостиницы, случилось несчастье. Причиной волнения стал пятнадцатилетний лорд Морган Эллис, капризно пожелавший сидеть на открытом воздухе. Как только экипаж свернул к главной дороге, он бросил в лошадь камень. Та стала на дыбы — экипаж швырнуло в сторону, и он перевернулся. Брат с сестрой спланировали все заранее. Однако они не полагали, что их затея обернется несчастьем. Морган прыгнул вниз, неудачно приземлился и сильно ушиб голову, но быстро поднялся на ноги. Гвенлиам ухватилась за поручни, приготовившись к неожиданностям, поэтому, когда экипаж сильно качнуло в сторону, ей удалось выскочить. Она даже не ощутила, что ее лицо залило кровью. Сопровождавший их слуга получил серьезные увечья, и его отвезли назад в гостиницу. У Моргана кровоточила нога, а Гвенлиам не успевала вытирать кровь с лица, но казалось, что их это мало заботит.

В суматохе молодые люди исчезли. Они ушли прочь.

На двоих у них была огромная сумма — тридцать гиней. Это были деньги, вырученные от продажи изумрудов Гвенлиам.

После того как доктора закончили давать показания, выступили инспектор Риверс и лакей, обнаруживший тело. Каждый из них коротко и ясно ответил на вопросы присяжных и сэра Фрэнсиса Виллоуби. Затем пришла очередь старого сторожа, который обходил площадь Блумсбери, возвещая, что вокруг все спокойно. Он действительно был убежден, что на вверенной ему территории все спокойно.

— В котором часу вы вышли?

— В девятом, милорд.

Он начал сбивчиво и долго объяснять, почему после этого не счел нужным проверить, все ли в порядке на площади Блумсбери, но люди в зале и так знали правду: с наступлением холодных ночей сторожа отсыпались в своих домиках в обнимку с бутылкой джина, поэтому коронер оборвал его рассказ.

Герцог, которого вызвали следующим для дачи показаний, остался сидеть в своем кресле и отказался приносить присягу.

— Какого черта я должен приносить присягу в этой дурацкой гостинице? Я герцог Ланнефид и не собираюсь никому приносить присягу.

— Вы приносите присягу ее величеству, — немедленно ответил мистер Танкс, старательно избегая взгляда сэра Фрэнсиса Виллоуби. — Милорд, таков закон, и даже особы королевской крови не освобождаются от этой обязанности. Показания, которые вы даете на дознании, проводимом именем королевского величества, должны быть основаны на правде и ни на чем ином, кроме правды. И да поможет вам Бог.