Магистр. Багатур - Валерий Большаков

— Вечная слава героям… — выговорил он чужое, затёртое выражение, вдруг ставшее своим, истинным и к месту.

— Вечная слава, — отозвался Вахрамей. — Прости, Господи…

Бату-хан правильно оценивал угрозу, исходившую от великого князя Юрия Всеволодовича. Достаточно было вспомнить, сколько нервов монголам помотал хорезмшах Джелал-ад-Дин — войско непобедимого Чингисхана отняло у него великолепный Хорезм, завоевав и Самарканд, и Бухару, и Ургенч, но шах, скрываясь то в пустыне, то в горах, добрых десять лет боролся с захватчиками то в открытом бою, то партизаня. После смерти Священного Воителя эта головная боль передалась по наследству хану Угедэю. Джелал-ад-Дину однажды удалось даже восстановить ненадолго независимость Персии, изгнав оттуда ордынцев и провозгласив себя, любимого, султаном. И только смерть хорезмшаха позволила Угедэю добиться покорности в Персии и Хорезме и раздавить мятежников в горах Курдистана.

А теперь уже Бату-хана жизнь заставляет считаться с опасностью подобного рода — Юрий Всеволодович ушёл в леса не отсиживаться, а отдышаться лишь, собрать силы и нанести ответный удар. И в этом отношении место для военного лагеря на реке Сити было выбрано идеальное. Здесь можно было сохранять такие пути сообщения с Новгородом, которые монголам невозможно было прервать: даже если перекрыть главную речную дорогу, то оставалось бесчисленное количество лесных троп. С другой стороны, собранные под руку великого князя войска имели неограниченные возможности для манёвра — удары с Сити можно было наносить хоть в центр княжества, хоть по окраинам — расстояние до Твери, Переяславля или Ярославля было одинаковым. И скрываться в дебрях удобно — выставил небольшие заградотряды, и всё, врасплох не застанешь.

А посему в последние дни зимы и первые весенние денёчки между Батыем и Юрием Всеволодовичем шла гонка — кто быстрее. Успеет великий князь скопить достаточно сил — ход войны может измениться не в пользу Орды.

Примечательно, что заветные желания владимирца, потерявшего Владимир, стали сбываться — на Сити раскинулся целый передвижной город, огромный лагерь вытянулся вдоль реки, а полки продолжали прибывать — подошла дружина Святослава, бойцы Василька Константиновича присоединились к рати, спешил к брату Иван Всеволодович с малым войском из Стародуба. Не меньше тумена набралось ратников, но великий князь всё Ярослава Всеволодовича поджидал, надеясь на полки новгородские. Если бы подоспел Ярослав, то можно было бы и одолеть супостата…

Право же, если бы братьям удалось сплотиться, они могли бы нанести громадный урон Батыеву войску. Именно урон — победа им не светила в любом случае. Если бы, однако, княжеские полки ударили бы по туменам сообща, то монголам оставалось бы одно — спешно отступать, уходить в степь.

Скорей всего, Бату-хан сделал бы вторую попытку, чтобы взять реванш — года через два-три. Выступили бы и тогда князья заедино? Бог весть. Но опыт у них появился бы, стало быть, могло и хватить разумения на то, чтобы не чваниться зазря, а выступить общим войском. Если бы они и во второй раз одержали верх, то вся история дальнейшая пошла бы совсем иным порядком. Не возвысилась бы никогда Москва, так и осталась бы за обочиной пути развития. Владимир бы укрепился, рано или поздно сцепился бы с Новгородом. И Киев с Черниговым, поглядывая на северного соседа, тоже могли бы пойти на укрупнение. И кто бы кого одолел в этом тройственном союзе, неясно, но это уже совсем другая история, в которой нет места игу…

Помнил об этом и Батый, потому и не спускал глаз с севера, ожидая удара и готовясь к нему.

По следу великого князя шёл Бурундай. Этот темник не был ханского происхождения, как и Субэдэй, и было меж ними ещё одно разительное сходство — оба выдвинулись исключительно благодаря своим полководческим талантам. Бурундая и послал Бату разобраться с Юрием Всеволодовичем, наказав не возвращаться без головы великого князя…

…У Переяславля-Залесского ордынцы попали под смирный снегопад. Позже замела косая метель, а пополудни и вовсе завьюжило. Бурундай уже решил было остановиться и переждать непогоду, однако ветер стих, перестал подбрасывать снег горстями и завивать вихорьками. Лишь морозный туман повивал землю.

Совсем немного проехал тумен по свежей пороше, и за берёзовой рощей открылся Переяславль.

Город лежал в долине Трубежа, у Клещина озера. Юрий Долгорукий стал первым ростово-суздальским князем, обживавшим Залесскую Русь. Он и велел крепость ставить в устье Трубежа, дав ей имя Переяславля Нового. Словцо «новый» помаленьку отпало, а прозвание «залесский» пристало.

Переяславль-Залесский стоял удобно: на кратчайшем промежутке дороги между Волгой и её верховьем — через Оку, Клязьму, Нерль-Клязьминскую, Трубеж, Клещино озеро, Вексу, Сомино озеро и Нерль-Волжскую: «путь из булгар в Новгород».

…Олег выехал на горку, поросшую берёзами и липами. Хорошее тут было место — лес трещит от сорочьего крику, в овраге лисы шмыгают, по снегу рыжиной пылая. Среди густых темнеющих елей светло сияют берёзовые стволы. И Переяславль удивительно вписывался в эту красивую местность, подходя ей, как камень оправе.

Город надёжно опоясывали высокие насыпные валы, глинистые и обильно политые водою, чтоб лёд намёрз. Ров — по местному «гробля» — опоясывал город дважды, стены поднимались в три сажени, прикрытые заборолами.

— Брать будем? — прямо спросил Олег.

— Да нет… — затянул Изай Селукович. В голосе его прозвучала доля сожаления. — Вроде как договорились хан с Ярославом Всеволодовичем, а тут его вотчина… Но и своего не упустим!

Тумен стал подтягиваться к Берендеевским воротам города, на башнях и стенах забегали военные и гражданские, создавая несуразную толпу.

Сухов решил, что переяславцы чувствуют себя по-дурацки. В самом деле, Рязань пожгли, Владимир пожгли, по всему выходило, что черёд Переяславля настал огонь и меч принять, да и сгинуть. Ан нет, князюшка выкрутился, подсуетился, прогнулся — и выгадал мир себе и подданным своим.

Об этом в городе судачили который день, но одно дело — говорить, и совсем другое — поверить в то, чего как бы и быть не должно.

И вот стояли переяславцы на стенах града своего и не знали, на что же им решиться — то ли ворота открыть «мунгалам», то ли бой принять.

Их колебания разрешил Изай Селукович, крикнувший недовольно:

— Отворяй!

И горожане, оцепеневшие на стенах, будто проснулись — зашевелились, забегали, засуетились. Створки ворот дрогнули, с них облетел снег, и они пошли отворяться. Да и то сказать, что проку за воротами сидеть, коли мост через ров целёхонек? Не стали его жечь, князю своему поверив, а теперь чего ж? Авось и город уцелеет, не спалит его татарва…

Бурундай подбоченился и въехал на улицы Переяславля, как победитель. Следом за ним ступали кони, везущие алгинчи с тугами в руках. И пошли, и пошли — сотня за сотней, тысяча за тысячей.

В тумене Бурундая насчитывалось куда более десяти тысяч бойцов, считая пешцев из Нижнего Новгорода, примкнувших к Батыю. Пешцы тоже ехали верхом, хотя кавалеристами не были — начнись бой, и они покинут сёдла, поддержат истинных конников в пешем строю. Но путь-дорогу ратники одолевали на конях.