Магистр. Багатур - Валерий Большаков

Юрьев-Польский представлял собой совершенно круглую в плане крепость, занимавшую мыс между речкой Колокшей и её притоком Гзой. Таким образом, речная вода обороняла город с востока, юга и запада. Трое ворот вело в Юрьев-Польский, а дороги к тем вратам обступали посады. Городишко выглядел чистеньким и приятным. Над стенами возвышались купола новенького Георгиевского собора, неподалёку поднимались колоколенки Михайло-Архангельского монастыря.

— Гляди-ко, — кивнул Вахрамей, — народ, что мураши, бегает, когда в муравейник веткой ткнёшь. Видать, прижали их татары! Вытребовали, что хотели, а этих теперича жаба душит!

— Похоже на то, — кивнул Пончик.

Проехав по слободе, они наткнулись на величественного старикана с седого бородой, спадавшей на широкую грудь, — надо полагать, богатырём уродился дедок.

— Старче, — обратился к нему Александр, — давно ли монголы прошли?

Дед насупил густые белые брови, пошевелил ими и ответил, складывая руки на клюке:

— Вчерась были. Много сена позамали, да жита, да овса… И себя тож не обидели — отхватили мясца с хлебцем, да под винцо…

— Не обижали?

— Дык, кто обиду не спустил, тех похоронят скоро. Мало таких сыскалось, перевёлся народишко. Вот в наше время…

— А куда они потом двинулись? — перебил старика Пончик.

— Мунгалы-то? А кто куда…

Из долгих расспросов дедка нарисовалась общая картина: отсюда, от Юрьева-Польского, монголы двинулись облавой по всему краю, разыскивая беглого великого князя Юрия Всеволодовича, рать собиравшего. Один тумен ушёл к северо-востоку, к Костроме и Галичу, основные силы устремились на запад, к Волоку Ламскому и Твери — и «Батыга», и «Себедян-богатырь», и «У рдю», и «Куюк», и «Меньгу», а тумен «Бурондая», усиленный булгарской конницей и пешцами из Нижнего Новгорода,[141] направился на север, к Переяславлю, к Ростову, к Угличу.

— Ищут князюшку, — пробурчал Вахрамей. — Найдут — не сносить ему головы… Двинем и мы туда же, что ли? К Переяславлю?

— Двинули, — кивнул Пончик, жестоко страдая. Прав был Олег — нету единства на Руси! И долго ещё не будет. Да и сама Русь — где она? Жили-были нижегородцы, служили Всеволодовичу. Пришёл Джучиевич — служат ему… Зато живы. А ежели лишний раз и прогнутся в поклоне, так от этого ещё никто не помер. Наоборот, гибкость появляется, здоровью на пользу…

До Переяславля-Залесского Пончик с Вахрамеем добирались лесными тропами, пока не вышли на Берендеево болото, из коего вытекал Трубеж, впадающий в Плещеево озеро. Здесь-то и вышла у Шурика встреча со старым знакомцем.

Вахрамей, ехавший позади, вдруг насторожился. Прислушался. Александр, почувствовав тревогу, тоже уши навострил — и услышал не слишком далёкий шум голосов, конского топота, лязганья всякого. Неужто монголы так близко?! Да нет, не может того быть — Бурундай должен впереди них находиться!

— Нешто наши следуют? — подивился монах.

— Откуда?

— Знать бы… Да точно тебе говорю — наши!

Вскоре из густого бора показались конники в кольчугах, в шлемах с остриями, с миндалевидными щитами. Богатыря на гнедом коне Пончик узнал сразу.

— Кто такие? — прогудел богатырь.

— Не признал, Евпатий? — крикнул Александр, улыбаясь радостно. — Пр-рывет! Я это, «мунгал»! Помнишь?

— А-а… — Борода Коловрата разошлась усмешкой. — И ты тут. А это кто с тобой?

— Брат Вахрамей, — церемонно представился монах. — Вознесенской обители игуменом Мокием благословен на подвиги ратные.

— Да-а… — ухмыльнулся Евпатий Львович. — Такой братишка татаровьё, как дрова, порубит!

— А то!

Выезжавшие из леса воины всё теснее обступали смешную парочку, «мунгала» и «мниха». Иные улыбались, а кто-то и рожу кривил.

— А вы-то куда путь держите? — осведомился Пончик.

Улыбавшееся дотоле лицо Евпатия исказилось гримасой лютой злобы.

— Татарву догоняем, — процедил он, — а как нагоним — кровь пустим! Видал ли, что они с Рязанью сделали? А с Владимиром?

— Был там. Возьмёте нас с собою?

— А чего ж? — Добродушная улыбка снова вернулась к Евпатию.

Боярин чмокнул коню, и тот послушно тронулся по снегу, сам выбирая путь в лесу. Пончик пристроился рядом.

— Что ж теперь будет? — тихо спросил он.

— С кем? — спокойно спросил Коловрат. — С нами? Сгинем, вот и вся недолга…

— Я имел в виду — с землями вашими… нашими.

— А что с ними станется? — усмехнулся Евпатий. — Найдётся хозяин… Уже нашёлся! Али ты не слыхал о Ярославе Всеволодовиче?

— Говаривали, в Киеве он, — осторожно сказал Шурик, не выдавая своей осведомлённости, — вроде как княжить там собирался…

— Собирался, да не собрался. Здесь он, то ли к Твери ближе, то ли к Переяславлю своему. Да не в том дело-то. Ярлык получил Ярослав Всеволодович! Ярлык на княжение, из рук самого Батыги! Он теперича великий князь владимирский! Так-то вот. Согласился и десятину в Орду платить, и сына своего Константина туда отдаёт в залог собственного смирения да послушания. Во как!

— Быстро скумекал князюшка, — прогудел Вахрамей.

— Всегда таким был, — процедил Коловрат. — И что ему мунгалы? Такой нигде не пропадёт — говно в воде не тонет!

Пончик промолчал — с таким трудом выпестованный символ веры — в мудрых и храбрых князей, в удалых витязей, изнывавших от горячей любви к родине, — расплывался, как гнилой корнеплод. Где она, мудрость и храбрость княжеская? Один всё развалил и бегает теперь, судорожно собирая разваленное, а другой спешит выслужиться перед новой властью и править городом, где тысячи мертвяков, сложенных штабелями, дожидаются тёплых дней, когда заступ возьмёт промёрзшую землю и можно будет вырыть братские могилы…

С другой стороны, не все же витязи подчинились Батыю. Вон, Коловрат торопится как, жаждет догнать татар и отомстить. Всё припомнив — и Рязань, и Коломну, и Владимир.

— И много у тебя оружных? — поинтересовался Пончик.

— Тысяча наберётся, — улыбнулся Евпатий, — а с тобой ещё больше.

— Не дал тебе полков Михаил Черниговский?

— Не дал… — вздохнул Коловрат. — Говорит, самому нужны. Три сотни со мной послал, все они здесь. Остальные по дороге прибились. Тут и рязанцы, и коломенцы…

— Скажи честно, ты надеешься победить?

— Нет, — жёстко ответил боярин. — Горит у меня всё внутрях, палит нестерпимо! И пока я этот адов огонь в себе не затушу, не будет мне успокоения. А тушат его кровью поганой, татарской кровью…

— Смертью смерть поправ… — пробормотал Александр.