Ностальгия - Мюррей Бейл

— Я считаю, нам очень повезло, — добавила его супруга. — А люди слишком много болтают.

Вот именно! Все единодушно согласились; все поджали губы.

— У нас есть мы, — просто сказала Гвен.

Чистая правда! Смутно ощущаемая данность: своего рода прибежище; утешение, которое никуда не денется.

Все с удвоенным энтузиазмом закивали. И — тишина. Развивать эту тему вроде бы и некуда.

— Ну что ж, повидали мы несколько стран… — начал было Дуг. И, углядев Гэрри, завопил: — Привет, незнакомец!

Вальяжно развалившись в кресле, Гэрри помахал в ответ.

— Однако, похоже, время ты провел неплохо, — улыбнулся Джеральд.

— Однако спасибо.

Вайолет, вторая слева, тихо хихикнула.

Перегнувшись через стол, Борелли шепнул Луизе:

— В Лондоне я раздобуду для вас одну открытку: думаю, вам понравится. — Просто открытка, ничего особенного; один только Борелли, похоже, понимал, что именно ее порадует.

— Какую такую открытку? Расскажите?

— Рисунок Блейка. «Строитель пирамид» называется. Вот и все. Я про него вспомнил, когда о пирамидах речь зашла. У строителя там совершенно фантастический нос. И название удачное, правда?

Луиза кивнула.

— Я вам напомню.

— А старина Гэрри чем-то недоволен, — заметил Дуг жене.

— Да обломался я по-черному!

О чем речь? Да об автомобильной выставке. Прислушивались далеко не все.

— Все двигатели работают, автомобилей почитай что и не видно — дым коромыслом. Я раскашлялся — не продохнуть. Куртка гарью провоняла. Зато поглядел на «FJ» — в идеальном состоянии машинка, в самой глубине стоит; и еще у них есть настоящий «хартнетт», и еще «эдсел». Вот на что стоило полюбоваться! Все остальное — неуклюжие монстры с американских конвейеров.

— То есть «дюзенберги», «паккарды», «биркеты» с закругленным лобовым стеклом и тому подобное?

— Точняк.

— И что, там целая толпа собралась?

Гэрри поднес ладонь горизонтально к глазам, точно уровень воды показывал.

— Хорошо, что мы с тобой не пошли, — воззвала Саша к Вайолет.

— А по дороге назад умудрился заблудиться в подземке! Думал, тут меня банда черномазых и прирежет! Таким палец в рот не клади.

— Эх… — гнусаво посочувствовал Дуг.

Встав из-за стола, Борелли присоединился к Норту у окна. Доктор, скрестив руки на груди, кивнул. Подоспела и Саша; их стало трое.

Еще несколько дней — и прощай, Америка!

— Время просто летит, — вздохнула Шейла.

Вайолет так и зашлась хохотом.

Солнечный луч скользнул через всю комнату и прочертил застеленный скатертью стол.

Рассуждая о том о сем, Борелли несколько раз оглянулся через плечо на Луизу, но та, по какой-то персональной надобности заглянув в сумочку, ушла к себе в номер. Когда Борелли обернулся, увидел он только опустевший стул.

В кругу новых друзей Шейла явила миру изумительной красоты улыбку. Точно огромная птица покидала клетку: вот так же и улыбка обретала свободу. Губы и ноздри растянулись неправдоподобно широко, брови выгнулись дугой, уши отклонились назад. Улыбка Шейлы никогда не отличалась утонченностью. А теперь вот она порою набирала силу среди всеобщего безмолвия, пока прочие сидели, не говоря ни слова; и тогда все начинали улыбаться — при одном только взгляде на Шейлу.

Такова характерная внутренняя перспектива гостиниц: тихие коридоры и безликие двери. Джеймс Борелли брел по направлению к своему номеру, а позади три смятые столовые салфетки медленно разворачивались, словно по собственной воле. Коридоры были пусты: никаких тебе служителей с тележками, нагруженными постельным бельем и брусками мыла. Свойство света: золотистый, густой и вязкий. Справа и слева основная функция гостиницы — любой гостиницы! — осуществлялась без сучка без задоринки: разбросанные в беспорядке личные вещи путешественников мирно лежали тут и там, дожидаясь, пока вспыхнет свет.

Параферналия как зеркало личности путешественника: на этом докторскую диссертацию можно сделать! В номере 113 бритва с помазком неприкаянно валялись у кровати, а блокнот с шариковой ручкой откочевали в ванную. Из раскоряченной на полу холщовой сумки вывалились запасная куртка цвета хаки (говорят, теперь они — большая редкость) и чистая рубашка (синяя). Вот, в сущности, и все. И никаких тебе, скажем, фотоаппаратов. Поглощенный сразу многим, Борелли путешествовал, в отличие от Филипа Норта, без всяких книг. Занавески отдернуты; номер выглядел противоестественно пустым: переходная точка, как есть. Телескоп болтался на весу, позабыт-позаброшен. Вайолет с Шейлой, не-разлей-вода, задернув шторы, смотрели по дневному телевидению какой-то мюзикл сороковых годов. Борелли побродил взад-вперед, заложив руки за спину, вышел из номера, подошел к следующей двери.

И постучался.

— Луиза?..

Под его прикосновением дверь распахнулась. Она стояла чуть приоткрытой.

— Простите, пожалуйста! Извините…

Должно быть, хозяйка подкралась к двери на цыпочках, порывисто кинулась вперед; сейчас она прикрыла руками грудь — этаким белым иксом. Однако тем самым выставила напоказ все, что ниже, — словно в фокусе. Луиза стояла перед гостем обнаженная.

Отвернувшись, оберегая ее, Борелли дал понять, что уходит. Но замер на полпути. Попытался смотреть только ей в глаза и не иначе, обычно это давалось ему так легко, так естественно, однако его взгляд поневоле стремился — и скользил — все ниже. Какие округлости и впадинки, покатость и полнота, мягкий алебастр, наделенный собственным теплом и светом. Все — здесь, все — перед ним.

Луиза заулыбалась — нервно, краем губ.

— Закройте дверь.

— Что? Ох…

Она опустила руки. Борелли взялся ладонью за подбородок. И закрыл дверь.

Луиза рассмеялась. Шагнула вперед. Все ее тело было теплым и хрупким, благоухающим после ванны.

— Отчего ты дрожишь?

— Мне не следует здесь находиться, — хрипло проговорил он. — Не следует, правда?

— Мы нервничаем, — расхохоталась она. И нараспев добавила: — А не следует.

Время: без десяти четыре; место: Нью-Йорк.

— Дай мне снова взглянуть на тебя, — попросил он.

Луиза шагнула назад. Он прикрыл ладонью глаза: им владели радость и отчаяние.

— Я — хорошенькая?

— О да! — И добавил: — Без всех своих драгоценностей.

Борелли медленно покачал головой; Луиза полуобернулась, рассмеялась негромким горловым смехом.

— Прямо как ты.

Какая она храбрая в своей наготе!.. Эта новообретенная дерзость изумляла его и захлестывала. Луиза сымпровизировала изящный пируэт, но Борелли даже не улыбнулся. Она вновь приблизилась; он нахмурился.