Несовременная страна. Россия в мире XXI века - Владислав Иноземцев

В подобных условиях наиболее рациональным выбором было бы тесное сближение — причем «по всем направлениям» — с одним из ближайших соседей: либо с Европейским союзом, либо с Китаем, причем сближение ради экономического процветания и обеспечения коллективной безопасности и координации внешней политики. Между тем ничего подобного не происходит: самоотстранение от Европы становится все более явным, но и никакой entente cordiale c Китаем пока не намечается. Причины и того и другого понятны — но при этом довольно иррациональны. С одной стороны, это неприятие современной европейской идеологии, ставящей права человека, несомненно, выше принципов суверенитета государственной власти, и своего рода «средневековое» равнение на Китай, для которого важнее использование сырьевого потенциала России, чем ее социальное и политическое развитие[547]. С другой стороны, это постоянное «оглядывание» на оставшегося участника «первого мира» — Соединенные Штаты, с которыми Кремль все еще пытается разговаривать на равных, несмотря на полное отсутствие для этого каких-либо предпосылок; учет «американского фактора» радикально деформирует сегодня российскую внешнеполитическую логику, отвлекая страну от постановки и эффективного достижения реалистических целей в пределах Евразии.

Как я отмечал еще в первой главе, Россия, опустившись до страны «второго мира», но живущая представлениями о самой себе как о сверхдержаве, оказывается сейчас не в состоянии выработать адекватную внешнеполитическую повестку прежде всего потому, что не может воспринять саму себя как потенциально естественную часть союза, ведущую роль в котором играе(ю)т более сильная(ые) страна(ы). Это определяет основную черту российской внешней политики — политики «обиженного», который стремится не столько максимизировать собственные выгоды от того или иного шага, сколько продемонстрировать с его помощью свою «независимость» от других. Этот принцип проявился уже в речи В. Путина на Мюнхенской конференции по безопасности в 2007 году, когда он спросил: «Что стало с теми заверениями, которые давались западными партнерами после роспуска Варшавского договора?»[548], и особенно четко отражен в его недавнем отчаянном призыве: «Нас никто [тогда не слушал], с нами никто по существу не хотел разговаривать — послушайте сейчас!»[549]В то же время сама по себе независимость России вряд ли может взволновать западный мир, в военно-политическом отношении выглядящий вполне самодостаточно, — и это объясняет другую особенность современной российской политики: ее нарастающую провокационность.

Сам по себе подобный прием я оценил бы как вполне естественный, но от того не менее аномальный. После того как потенциал попыток установить с Западом нормальные партнерские отношения был (по мнению Кремля), исчерпан, основной тактикой Москвы стали вызывающие шаги, явно подрывающие представления западных (и не только) держав о нормальном поведении на международной арене. С их помощью Россия стремится привлечь к себе внимание и заставить оппонентов возобновить с ней диалог на тех условиях, которые она считает единственно приемлемыми. И если, например, операция в Грузии в 2008 году могла рассматриваться как попытка использовать в разговоре с западными державами их собственные подходы (в том числе риторику гуманитарного вмешательства)[550], то аннексия Крыма стала первым прецедентом открытой ревизии послевоенного миропорядка и своего рода «приглашением» вернуться к временам, когда мир был поделен на зоны влияния, — причем, судя по многим признакам, российские руководители были искренне уверены в том, что подобное приглашение могло быть принято. Отказ Запада не только перевести диалог в такое русло, но и вообще продолжать нормальное общение с Россией спровоцировал вмешательство в гражданскую войну в Сирии, предпринятое исключительно для того, чтобы найти «точку соприкосновения» с США (и в меньшей степени — с Европой) и вывести Россию из изоляции[551]. Неудача в этом спровоцировала активное вмешательство Кремля во внутреннюю политику основных стран ЕС и США, которое, однако, обернулось продолжающимися скандалами в отношениях с большинством партнеров и практическим возвращением во времена холодной войны. Какими будут следующие шаги, пока остается только гадать. При этом очевидно, что Россию в этих попытках не поддерживают даже ближайшие «союзники»: ни Китай, ни страны ЕАЭС не признали ни независимости Абхазии и Южной Осетии, ни включения Крыма в состав Российской Федерации.

Сегодня в мире широко распространено мнение о России как государстве, которое стремится лишь расшатать современную глобальную конфигурацию[552]. Эта деструктивная повестка, на мой взгляд, крайне опасна, так как ведет к такой изоляции, которая по прошествии некоего времени станет необратимой. Пока мировые лидеры все еще заявляют, что «никакие глобальные проблемы не могут быть решены без участия России»[553], хотя очевидно, что таких проблем становится все меньше, а сами эти слова повторяются скорее по инерции. Трагедия современной российской внешней политики состоит в том, что страна пытается действовать как an indispensаble nation, хотя не имеет к тому никаких предпосылок; стремится вернуться в прежние времена, давно не отвечая требованиям, которые ранее предъявлялись к глобальным сверхдержавам. Провокационные действия Москвы порождены стремлением вынудить оппонентов к диалогу — но при этом из вида упускается отсутствие самого предмета обсуждения. В современной политике не принято, чтобы одни государства (например, США и Россия) обсуждали статус других (например, Украины). Поддержка диктаторов, тысячами убивающих своих граждан с применением химического оружия, не может сделать страну партнером цивилизованного мира даже при необходимости совместной борьбы с «терроризмом». Сегодня мало привлечь к себе внимание — нужно иметь повестку дня, обсуждать которую согласились бы остальные стороны. У Кремля ее нет, и именно поэтому кризис в российской внешней политике является не только чрезвычайно острым, но и практически непреодолимым.