Окаянная сила - Далия Трускиновская

И казалось, что даже не столько Аленой, сколько покойницей Кореленкой, как если бы не нашла старуха кого получше, чтобы силу передать.

А что именно в Алене Рязанку не устраивало — уразуметь не получалось. Вроде и по хозяйству Алена сделалась шустра да переимчива, ходила по соседкам — училась пироги печь, вроде и платила за науку исправно, а бывало — брякнет о чем-то, как сама понимает, а Рязанка и вздыхает, отворачиваясь, не позволяя заглянуть в единое свое око.

Чуть ли не до самого Порхова вспоминала Алена, что да как говорила ей Степанида. А там уж нужно было дорогу опознавать… И до самой Шелони не нашлось времени на печальные и чересчур сложные для Алены размышления.

Алена забралась глубоко в лес речным берегом, перешла вброд Северку, принялась искать тропинку через малинник — а тропинка-то, видать, и заросла. Постояв и поразмыслив, Алена вспомнила ученье…

— Волку — блудить, ворону — блудить, рабе Божьей Алене на дорогу выходить! Стань, лес, не серым волком, не черным вороном, не елью верховою, а доброю тропою. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа — аминь!

Тут же тропочка явственно обозначилась перед ней — хоть и пролегла не сквозь малинник, а скорее уж под малинником, обозначилась иным, менее густым переплетением корней под землей. Алена пошла, раздвигая ветки руками, пошла, пошла… и оказалась на поляне.

Как будто и не уходила — всё так же кривился плетень, так же торчала сухая береза и стояла избушка, разве что дверь была приперта снаружи палкой. Дивясь такому делу, Алена подошла поближе — и оказалось, что не палка это, а старая метла.

Хотя Устинья Родимица, старая бесица, и скончалась, однако на метлу, заменяющую засов и замок, всегда для верности кладут оберег.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, я с добром, — сказала Алена. — Мое — при мне, а ваше — при вас. Рана — не к телу, опасность — не к делу, кровь — не к плоти, слезы — не к моим очам, ножны — к вражьим мечам. Благослови меня, ангел-хранитель, и не оставь меня одну. Аминь.

Метла сама собой взяла и отвалилась.

— Уж не для меня ли ты ее поставила, матушка Устинья? — вслух спросила Алена. — Выходит, знала, что приду? И знала, зачем приду… Коли так, права я была — именно то, за чем иду, мне в моем деле и требуется…

Перекрестясь, Алена шагнула в избушку.

Когда она впервые шла сюда, бабы по дороге толковали ей, что Родимица при смерти. Поболее года прошло — за это время наверняка если не из Ясок, то из другого села кто-то бегал сюда по бабьей нужде, в надежде застать ведунью живой, и обнаружил труп, и привел мужиков, чтобы хоть без отпеванья, а закопали. А ясковские бабы и без того знали, что померла Кореленка. Сколько могла понять Алена, ведуньи побаивались, но это был страх без злобы. Так что тела в избе не должно было быть.

Его там и не оказалось.

Всё имущество Родимицы тоже осталось нетронутым. А поди тронь — явится с того света в окно скрестись и костяные руки за своим лопотьем тянуть! За укладку Карпыча Алена могла быть спокойна.

Она постояла, припоминая, куда сунула впопыхах ту заветную укладку…

И не удалось ей это.

На видном месте укладки не нашлось. Алена пошла по избушке, заглядывая во все щели.

Наконец вышла она, озадаченная, на середину избенки. Нужна была помощь — ведь видела же во сне Алена, где стоит укладочка, а вспомнить не могла!

— За морем три зори, как звать зорю первую, я забыла, как звать вторую, с памяти смыло, а как звать третью, Богородица мне открыла! — Алена похлопала в ладоши, поворачиваясь посолонь, и тут же блеснуло ей из-под скамьи, на которой Родимица помирала, то, что ярко блестеть вроде бы и не должно — старенькая малая укладка из потемневшего дерева, пальцами вылощенного.

Алена открыла укладку и обнаружила там много всякой загадочной мелочи. Перстенек без глазка там лежал, большой медный нательный крест на кожаном гайтане, моточек тесьмы, сережка непарная, лоскуток ткани золотной, еще лоскуток, туго свернутый (а оказалась в нем тоненькая иголочка, мечта всякой мастерицы), гвозди — четыре, и все — ржавые, еще моточек проволоки железной, низка дешевых бус и в холщовом лоскутке что-то твердое. Развернула — и два камушка увидела, но странных, как бы серой, с желтоватым налетом, ноздреватой коркой покрытых.

На вид корка была непрочная. Алена взяла нож и поскребла ее, а потом и вовсе, нажав, попыталась срезать. Кусочек отлетел — и обнаружился блестящий скол. Алена поднесла камень к свету и за пятнышком скола увидела медовую прозрачную глубину.

— Ишь ты… — озадаченно сказала она. — И за этим-то я сюда брела?

Она понюхала камень — запаха не было.

На всякий случай Алена оглядела и ощупала прочее содержимое укладки. Но вещицы молчали. Степаниде, возможно, они бы и поведали свои ворожейные тайны, но далеко была Степанида.

С одним лишь крестом всё вроде было ясно — ничего плохого в нем не было, да и быть не могло.

Однако нехорошо, чтобы он и далее лежал со всем колдовским прикладом — решила Алена, отделила его и повесила себе на шею, а укладку сунула в узел.

Выйдя из Кореленкиной избенки, она приперла дверь метлой.

И тут лишь задумалась — да неужто Устинья Родимица с того света за избенкой приглядывает? Кто-то, видать, сюда ходит. А кто бы мог? Разве что Гриша вернулся…

При воспоминании о занятном отшельнике и его чресленнике Алена смутилась почему-то. Куда бы мог податься Гриша? Ведь он — как дитя малое, за ним присмотр нужен, не то на зиму глядя опять в дупло забьется и будет там зубами от холода стучать, пока вовсе не замерзнет. Тогда-то она его в лесу оставила, плохо о его дальнейшей судьбе подумавши…

Так разбередило ее воспоминание, что Алена решила зайти в Яски, узнать — не слыхали ль чего бабы.

И оказалось — слыхали!

Отшельник поднялся вверх по Шелони и оказался у лесорубов, которых сперва удивил чрезвычайно своим обликом и повадкой, а потом им и полюбился — видно, берег Господь Гришу для какой-то особой нужды. Мужики заставили его одеться по-христиански и до зимы продержали у себя.

Когда схлынула вся суета вокруг не на шутку онемевшего попа, нашлись добрые люди — рассказали боярину, как дело было, и Гришу ему представили. А боярин и понимал, что в новую церковь другой поп нужен, и недоумевал — как же с онемевшим-то быть? Службу править он уже не сможет, но ведь и прогонять — грех? Поскольку за Гришей к тому времени числились кое-какие чудесные деяния — разрубленную топором ногу молитвой и наложением перстов уврачевал, помутившегося разумом парнишку, коему бес в образе лешего являлся, отчитал, еще что-то поправил, — то боярин и решил оставить его при церкви, благо всю службу Гриша знал, и обязал его привести в годность старого попа. Гриша взялся за дело со всем рвением, люди так к нему и потекли, особливо — бабы, но онемевшего попа словно сатана обуял — не желал, чтобы над ним Гриша молитвы читал, да и только, руками отмахивался, плевался, как-то и с клюкой за новым батюшкой погнаться вздумал, да Гриша-то шустрый, ускользнул, понапрасну лишь поп запыхался…