Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто

американского конгресса к запросам новой администрации и озабоченность ситуацией в Афганистане перевесили указания сенатора Пелла и некоторых его коллег на нарушения гражданских прав и на ядерную программу Пакистана, однако сенатор Пелл провел поправку, гласившую: «Принимая эту программу помощи, конгресс США подчеркивает необходимость восстановления гражданских свобод и гражданского правления в Пакистане». Разумеется, практический эффект этой поправки невелик, но все же она представляла щелчок по носу зарвавшегося диктатора.

Закончился Рамазан, а я так и осталась в своей камере. Старая надзирательница сказала, что среди освобожденных в Эйд были и политзаключенные. Я порадовалась за них и за их семьи. Многие из служащих тюрьмы стали ко мне относиться мягче, в Эйд проявляли теплые чувства. Жена одного из них попросила мой хамиз, чтобы сделать мне одежду по случаю праздника. Другой надзиратель пообещал добиться наконец принятия мер по приведению в порядок электропроводки. «Надеюсь вспомнить этих людей в добрые времена», — отметила я в своем дневнике.

Однако на одного освобожденного в Эйд политического заключенного десяток новых попадал за решетку. Газеты сообщили, что объектом охоты стал студенческий лидер Лала Асад. Он был активистом нашей партии, и я молилась о его безопасности. К концу моего пребывания на свободе, в 1981 году, когда я ездила в Хайрпур, вручала сертификаты студентам, арестованным за протесты против военного положения, я использовала в качестве предлога день рождения сына Лала Асада Зульфикара, названного в честь моего отца. Отец Лала Асада, бывший министр Западного Пакистана, вместе с Мохаммедом Али Джинной боролся за независимость Пакистана, во время моего посещения попросил меня убедить сына бросить политику.

«Жить мне осталось недолго, — сказал он мне. — Я не мешал политической деятельности сына, когда господин Бхутто находился в заключении, но теперь, когда он умер, я хочу, чтобы сын мой позаботился обо мне, о своих жене и детях. Когда я умру, пусть возвращается в политику, если пожелает. Но сейчас я нуждаюсь в сыне».

Я пообещала поговорить с его сыном и сдержала обещание. Однако потом я уехала, попала в Суккур. А теперь, годом позже, Лала Асад разыскивается как лидер группы аль-Зульфикар. И я не имею представления, верно ли это утверждение.

Терроризм и насилие. Замкнутый круг. В течение нескольких месяцев убиты три президента. Зия Ур-Рахман в Бангладеш, Раджаи в Иране и последний — Анвар эль-Садат в Египте 6 октября. Я жалела президента Садата, жалела его семью. Его предшественник, Гамаль Абдель Насер, служил для меня образцом еще в мои юные годы. Я восхищалась его борьбой против британского колониализма и американского империализма в ходе Суэцкой войны. Насер казался мне колоссом, обещавшим построить новый мир равных возможностей на развалинах старых королевств и иных монархий. В отцовской библиотеке на Клифтон, 70, я часами читала о Насере, в том числе и его собственную книгу «Философия революции».

Я отнюдь не поклонница Садата, фактически изменившего своему учителю и коренным образом пересмотревшего политику Египта после того, как он стал президентом в 1970 году. Но, читая о смерти Садата в своей камере, я неожиданно для самой себя растрогалась. Хотя папа очень резко отзывался о сепаратном мире, заключенном Садатом с Израилем, Садат призывал сохранить ему жизнь. Он дал приют изгнанному иранскому шаху и его семье, несмотря на непопулярность этого шага. А когда шах умер от рака, Садат устроил покойному государственные похороны, показав широту духа, редкую в прагматическом мире «реальной политики». Он не поступался в угоду политике тем, что считал верным. И вот, он тоже мертв.

На меня накатила депрессия. Сидя за своей вышивкой, я боролась с головной болью. Вечером 21 ноября, в день рождения брата Шаха, я почувствовала, что из глаз текут слезы, в горле застрял комок. Я прилегла, но не могла остановить слез. Где сейчас мои братья? Что с ними? Как Мир, так и Шах сразу после Эйда женились на сестрах Фаузие и Ре-хане из Кабула. Эти девушки — дочери афганского государственного служащего — вот и все, что я о них знаю. Но ведь хорошо, что братья нашли наконец любовь, тепло и эмоциональный комфорт в эти трудные времена. Почему же я так подавлена?

Пришел сон, беспокойный, циклический. Брат Мир тайно, горными тропами, вернулся в Пакистан. Через горы, долины, реки, через Инд переправился, добрался до Карачи и спрятался в шкафу на Клифтон, 70. И тут нагрянули военные. Как раз, когда они распахнули шкаф, в котором прятался Мир, я проснулась в холодном поту.

Не ту жертву я видела во сне. На следующее утро я прочитала в газете, что Лала Асад застрелен полицией. Головная боль усилилась. Его убили в перестрелке с полицией в федеральной зоне «В» в Карачи. Газета сообщала, что он застрелил полицейского. Правду я узнала лишь через месяцы после события. Лала Асад, оказывается, не был вооружен. Полицейского убил какой-то другой полицейский в процессе бестолковой пальбы, открытой стражами порядка. Так что студент был безоружным.

Лала Асад мертв. Теперь и его кровь пятнает мундир генерала. Что чувствует престарелый отец Лала Асада? Вместо заботы сына — его мертвое тело. Закончится ли это когда-нибудь?

«В ходе охоты на террористов аль-Зульфикар полиция арестовала несколько сот человек», — прочитала я в газете 26 ноября. Полиция устраивала налеты на жилища, молодежные общежития, облавы в аэропортах по всей стране. На всех выходах из Карачи — морем, воздухом, на дорогах — устанавливались блок-посты. Газеты сообщали, что применялись специальные бинокли, видящие сквозь тонированные стекла автомобилей. Проверялись гримеры, чтобы обнаружить «злоумышленников, попытавшихся изменить внешность».

Меня мучили угрызения совести. Я чувствовала на себе ответственность за смерть Лала Асада, молилась, чтобы он простил меня за вырывавшиеся иной раз в пылу полемики резкости. Я мучилась, вспоминая фотоснимки, хранившиеся дома. На них Лала Асад и другие студенческие лидеры. Полиция изъяла их и использовала для опознания, думала я.

Взгляд опустился к сеточке морщин на руках, зеркало отражало паутинку вокруг глаз, на щеках и на лбу. Реакция на сухость воздуха и на песчаные ветры Суккура, полагала я. Но нет, они не исчезли и в Карачи. Преждевременно подступает старость.

11 декабря закончился очередной срок моего содержания под стражей, и я приготовилась услышать ставшее привычным сообщение о его продлении. Я понимала, что не выпустят они меня в такой обстановке. Пищу принесли на час раньше — с ожидаемым приказом. Но сенатор Пелл, очевидно, нашел способ пробить брешь в броне упрямства пакистанских военных. Через две недели ко мне поздно вечером неожиданно явился дежурный заместитель начальника тюрьмы.

— Собирайтесь,