Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Абрамовна Воронель

почву. Не теряя времени и не жалея денег, мама стремглав помчалась в Цюрих. Помчаться стремглав из Ростова в Цюрих можно было только в мечтах, а в реальности пыльные поезда медленно тащились по рельсам, долго стояли на станциях и часто опаздывали. Маме нужно было пересекать границы и мучительно долго ждать поездов на пересадках, но ничто не могло ее остановить – она ведь ехала меня спасать!

Боже, как она мне навредила! Я не стану пересказывать всех подробностей ее ужасного конфликта с юнгой, скажу только, что в результате он резко и оскорбительно порвал со мной, как тогда казалось – навсегда. Маму даже нельзя обвинять – ведь именно этого она и хотела. А я? Кто подумал обо мне?

Через несколько дней после того, как мы расстались навсегда, я решилась пойти на его лекцию в университете. Я не вошла в аудиторию, а осталась стоять в дверях. Я, конечно, ни слова не слышала из того, что он говорил, и вдруг он замолк, словно захлебнулся словами. Это длилось недолго, всего несколько секунд, но я поняла, что он меня увидел. Я повернулась, и, протянув вперед руки, словно слепая, на ощупь вышла в коридор. Удивительно, что я не умерла от горя прямо там же, на пороге аудитории.

Удивительно, что юнга тоже не умер от горя. Но он резко переменил всю свою жизнь. Он скоропалительно подал в клинику прошение об отставке и переехал из Цюриха в соседний городок, где незадолго до нашей драмы построил для своей семьи загородный дом с причалом для яхт. Юнга, сын простого пастора, не мог бы позволить себе роскошь уйти в отставку, как не мог бы позволить себе роскошь этого дома с причалом, если бы не деньги его богатой жены Эммы. Мне стало обидно, что он пожертвовал нашей великой любовью ради практических соображений, и я решила его наказать.

Я могла бы вытащить на свет шутовскую историю своего умелого притворства и странно быстрого излечения, но побоялась, что накажу и себя, если после такого признания никто не захочет иметь со мной дела. И тогда меня осенило – ведь у меня в руках есть ключ к сердцу моего потерянного возлюбленного: его преклонение перед великим идолом Зигмундом Фрейдом. После недолгих колебаний я написала Фрейду письмо с просьбой об аудиенции – я была готова поехать в Вену, чтобы рассказать ему подробности моей трагической любви и ее ужасной развязки.

Как я поняла потом, Фрейд обратился к юнге с вопросом, кто я такая и чего могу от него хотеть, сообщив, что я прошу его о свидании. Юнга, быстро смекнув, что я собираюсь говорить с Фрейдом о нашей любви, охарактеризовал меня самым неприглядным образом. Я, дескать, с самого начала пыталась его соблазнить, а он не поддавался, но пять лет занимался мной после того, как меня выписали из клиники исключительно из сострадания. Он не покидал меня бескорыстно, понимая, что я опять скачусь в бездну истерии, если он меня бросит.

А кроме того, сообщил он, я была его первым случаем исцеления с помощью психоанализа, и он не мог допустить возвращения моей болезни. И тут он признался, что я – та самая пациентка из России, чей случай стал хрестоматийным. Я узнала об этом гораздо позже, когда моя переписка с Фрейдом стала почти регулярной, а переписка юнги с ним стала прерывистой и недружелюбной. Но тогда Фрейд в ответном письме мне принял сторону юнги и начал уговаривать меня смириться и отступить.

А на случай, если я не соглашусь смириться, они приготовились объявить меня душевнобольной, помешанной на эротическом влечении к своему врачу. Я узнала об этом от Фрейда спустя несколько месяцев, когда его отношения с юнгой начали стремительно портиться. Это тоже была трагическая история, может быть, даже более трагическая, чем мой разрыв с юнгой. Не знаю, сыграла ли в этой драме роль моя жалоба на Юнга или намеки Юнга на роман Фрейда с Минной Бернес, но примерно в то же время два столпа психоанализа начали медленно отдаляться друг от друга.

Первый, казалось бы, мелкий инцидент случился на борту парохода, на котором оба они в компании с еще одним членом их группы направлялись на конгресс в Америку. За обедом Юнг выпил стакан вина и начал с увлечением рассказывать о каких-то зловонных мумиях в саванах, найденных в бельгийских болотах. Фрейд отодвинул тарелку и тихо попросил Юнга прекратить этот рассказ, но Юнг, возбужденный вином и темой, а может, просто из злорадства, не прекращал. Тогда Фрейд снова попросил его остановиться, но Юнг продолжал, словно не слышал просьбы. И тут Фрейд закатил глаза, потерял сознание и упал со стула.

Отношения юнги с Фрейдом стали с тех пор портиться, и тут подоспела я со своими письмами. Иногда я думаю, что сыграла в их разрыве роковую роль. Конечно, разрыв этот произошел не из-за меня, а из-за борьбы амбиций, когда психоанализ из маленькой затеи венских евреев начал превращаться в мировую религию и захватывать новые круги медицинского сообщества. Как только религия сформировалась и достигла внушительных масштабов, ее последователи стали колоться на группы, в которых незначительная разница идей превращала отдельных ученых в значительных претендентов на первое место.

Поначалу юнга был счастлив, что Фрейд назвал его своим сыном и наследником. А через несколько лет он уже не хотел быть сыном, а претендовал на титул отца. И Фрейд, необычайно чуткий к своему престижу, распознал это стремление в снах юнги, которые тот ему регулярно описывал в своих письмах. А кроме того, юнгу стала раздражать роль почти единственного арийца в этой затее венских евреев, и швейцарский Цюрих начал подкапываться под еврейскую Вену. Каким-то странным образом это противостояние совпало с моей настойчивой идеей создания Зигфрида – нашего арийско-семитского плода, который даст человечеству небывалый толчок к новым высотам.

Намеренно исказив мою идею, юнга пожаловался Фрейду, что наш разрыв произошел оттого, что я жаждала родить от него ребенка, чего он не мог себе позволить. Можно подумать, что я могла себе это позволить! К тому времени любовь Фрейда к юнге уже сильно поостыла, и он, основываясь на моих письмах, обвинил юнгу во лжи. Не сумев выкрутиться, юнга признался, что дьявол всегда находит способ превратить лучшие побуждения в грех.

Казалось, на этом вся история могла бы закончиться, но я, обиженная несправедливым упреком юнги по поводу ребенка, написала Фрейду о намерении юнги выступить против него с новой идеей. Идея юнги,