Неусыпное око - Джеймс Алан Гарднер

Голос ее был намеренно монотонным. Мне осталось непонятным, что она думала о хобби своего нового мужа: гордилась ли она им или считала все это пустой и бессмысленной тратой времени. Моя мать была из тех женщин, что могут избрать любой путь; никогда не скажешь, что она зауважает, а что запрезирает.

— Мне нравится это место, — сказала я. — Честное слово, неповторимый уголок.

— Хм. — Ей было явно рано позволить себе интересоваться моим мнением. — Почему ты сюда приехала, Фэй?

— Тут все запутано… Но путаница не между матерью и дочерью, если тебя это тревожит. Я не собираюсь просить денег в долг, и я не в беде… ну, хотя бы не в обычной для себя беде. Ты новости слушаешь?

— Нет. Тут их не передают.

В ее ответе слышался явный упрек. Когда отец стал героем планеты Дэмот, мать содрогнулась от навязчивого внимания прессы. Репортеры безжалостно и неотвязно следовали за ней, домогаясь интервью о великом Генри Смоллвуде, особенно после его смерти. Ее нервы, и без того на пределе, не вынесли такого натиска; однажды утром она просто не смогла встать, с постели. Следующие две недели я была ее сиделкой, почти как послушная дочь, даже если я ныла и жаловалась от испуга, что слишком сближусь с ней… и даже если ма все эти две недели обвиняла меня в том, что я фотографирую ее спящей и продаю фотографии новостным агентствам.

Спустя некоторое время острый приступ прошел, но я не удивилась тому, что она переехала в такое местечко, как Маммичог, где не случалось ничего нового, а потому и новости не обсуждались всеми на улицах. Меня также не удивило, что она выбрала мужа, которого больше интересовали крошечные цветы, чем вечерние выпуски новостей. Моя мать лучше будет мирно дрейфовать в безмятежной заводи, чем бороться с волнами и бурными течениями нынешних событий.

Ну, по крайней мере, именно такой она была в годы моей юности. Возможно, со временем мать стала менее легкоранимой, потому что сейчас она решительно повернулась ко мне, намереваясь задать прямой вопрос:

— Снова разразилась эпидемия?

— Новый штамм. Он поражает только своборесов и, возможно, противостоит оливковому маслу.

— Правда? Будем надеяться, что новую панацею скоро найдут. — Она помедлила, потом добавила: — Может, это заставит мир забыть твоего отца.

Ее явно интересовала моя реакция на эти слова. Ожидала ли она, что я расстроюсь? Стану защищать его священную память? Некогда я с готовностью сорвалась бы с цепи и заорала, что мечтаю увидеть ее мертвой вместо него… но не теперь. Та старая жажда ранить ее давным-давно перегорела.

— В последнее время… — Да, это я, само спокойствие и мягкость! — я узнаю странные вещи про папу.

О событиях, связанных с его смертью. И о чем-то, что мировой разум позволил ему сделать. Ты что-нибудь об этом знаешь?

— Почему я должна что-нибудь о чем-нибудь знать? — Голос ее звучал больше усталым, чем сердитым. — И зачем тебе объявляться у меня на пороге и внезапно интересоваться своим отцом спустя столько лет? Ты проходишь реабилитационную программу, Фэй? Отмечаешь крестиками строки в списке своего психологического багажа… те, от которых нужно избавиться, прежде чем ты станешь полноправным членом общества и получишь значок?

— Я теперь проктор, ма. Работаю в «Неусыпном оке». И, верь или не верь, расследую нечто важное.

— По поводу чумы?

— Кажется, без нее тут тоже не обошлось.

Мы дошли до беседки на опушке рощицы: деревянная скамья стояла под десятком маленьких цветочных корзин, свисавших с деревьев. Орхидеи в них были обыкновенного чисто белого цвета, но источали одуряющий запах, как переспелый фрукт, что вот-вот начнет подгнивать.

Мать жестом предложила мне сесть на скамейку.

— Садись ты, — сказала я ей, но она игнорировала мое предложение.

Так мы там и стояли, ни одна не хотела сесть прежде другой.

— Ты, правда, работаешь в «Оке»? — наконец спросила она.

Я кивнула.

— Они тебе платят?

— В некотором роде. Не скажу, чтобы целое состояние.

— Хм. — Она оперлась рукой на спинку скамейки. — Я ничего не помню про твоего отца.

— Да ладно! Напрочь память отшибло?

— Ты понимаешь, о чем я. Я не помню ничего особенного.

— Ничего, что тебя бы удивило?

— Ну… — Она отвела от меня взгляд, посмотрела в сторону дома. Мне показалась, что она мысленно перебирает десятки воспоминаний и тщательно их просматривает. — Есть кое-что об этом месте.

— Каком месте?

— О Маммичоге. Дом, приличный участок джунглей и разработанные поля… я никогда не знала, что он ими владеет… до его смерти.

— Папа владел этим имением, здесь?

— Удивительно, не так ли? Но недвижимость подешевела после чумы. Я всегда считала, что он купил ее в подарок мне и ждал только моего дня рождения, чтобы объявить мне об этом. Видит бог, я была бы рада местечку, где можно спастись от зимних морозов.

— Так он купил ее после чумы? После того как он нашел лекарство?

— Как раз так мне сказала адвокат, когда зачитывала завещание. Это имеет значение?

— Может быть. — Я не могла поверить, что это было простым совпадением — то, что мой отец купил имение в Маммичоге… там же, куда так любил наведываться Ирану. Что-то об этом месте было папе известно. — Здесь есть что-нибудь особенное?

— Здесь тепло и тихо. Настоящий рай после Саллисвит-Ривера.

Возможно, еще один выпад в мою сторону — попытка разозлить, посмотреть, выйдет ли. После смерти папы мать застряла в Саллисвит-Ривере из-за меня, потому что я отказывалась уезжать, и потому что закон запрещал ей бросать меня до моего совершеннолетия. Мы провели там несколько лет, изобретая способы истязать друг друга… я придиралась к женщине со слабыми нервами, а она донимала колючую девчонку-подростка с кровоточащей душой. Идеальные товарищи по отчаянию, обе поступали так, будто одной в ее горе станет легче, если сделать другой побольнее.

Я спаслась, выйдя замуж. Мать спаслась в тот же день — просто поднялась и вышла из церкви в ту же секунду, как я произнесла: «Я согласна». В те годы, что прошли со смерти папы до ее отъезда, она никогда не упоминала, что в Маммичоге ее дожидается это убежище. Через пять месяцев после ее отъезда пришла телеграмма: «В Арджентии, живу с фермером-улумом, не вернусь»… вот и все.

Если Маммичог оказался раем, то мы обе сделали все, чтобы Саллисвит-Ривер стал адом. Совместный проект матери и дочери, демонстрирующий редкую в наши дни солидарность.

Я задержала на ней взгляд на минуту — как она похожа на мое отражение в зеркале. Она перехватила мой взгляд, возможно тоже отмечая схожесть, я не знаю. А может, видя во мне Фэй-подростка, которая ранила ее, снова ранила… и снова ранила.

Лучше говорить только о деле.