Сердце ночи - Татьяна Корсакова

Златино сердце, казалось, остановилось. И время остановилось вместе с ним.

– Все, – послышался в этом безвременье усталый голос. – Они успели. Теперь, девочка, дело за тобой.

– Когда? – спросила Злата, вытирая мокрое от слез лицо.

– Сейчас. – Из заплечной сумки ведьма достала старую цепь, протянула Злате.

Вокруг черной башни клубилась тьма, превращая утро в глухую ночь. Тьма была живой, она ярилась, выла на разные голоса, хватала Злату за подол платья и волосы, пыталась оттащить прочь от двери. В этой тьме метались черные птицы, вспарывали острыми клювами кожу, вырывали куски плоти. Прежняя Злата, наверное, не дошла бы, не захлопнула проклятую дверь прямо перед рвущейся из темницы нежитью. Но нынешняя Злата знала, ради чего все это. Нынешняя Злата была сильной. Куда сильнее тьмы и птиц. Заскрежетала тяжелая цепь, обвивая кованые ручки, запечатывая Врана в башне, загоняя следом тьму и птиц.

Захотелось сесть, прижаться спиной к этой черной двери, закрыть глаза, умереть…

В лицо ткнулась кошка, замяукала, не позволяя провалиться в темноту.

– У тебя получилось, девочка. – На плечи легли почти невесомые ладони. – Ты все сделала правильно.

– Дети? – Только и хватило сил спросить.

– С ними все будет хорошо, а мне пора.

Пора. У каждой из них свой крест, своя судьба. Старуха уйдет в мир обычных людей, попытается найти Дмитрия, Степана и Арсения, попытается унять их боль. Если получится, если останутся у нее силы. Самые обычные – человеческие, потому что ведьмовских больше нет и вряд ли когда-нибудь появятся. Выгорела бабушка, дотла выгорела.

Злата тоже выгорела. Может, так оно и лучше? Может, с пепелищем вместо души в этом темном месте будет проще. Ведь обе они знают – нет Злате больше пути из Горяевского. Кто-то должен присматривать за башней и за тем злом, что в ней заточено. Изнутри присматривать, веками. Дозором обходить эти черные стены, ухаживать за домом и могилами Оксаны и Насти, пытаться не сойти с ума, надеяться…

Не работала волшебная вещица. Не работала! Степан вдоль и поперек исходил проклятое болото, сжимая в кулаке наконечник, представляя замок. Без толку! А топь насмехалась, напускала туману, водила кругами, заманивала черными колодцами гнилой болотной воды, предлагала нырнуть, поискать самому. А если не получится, так и остаться там, под водой. Что ж возвращаться в мир людей, когда в этом безмолвном мире и так хорошо?

И безвременники ходили следом, как привязанные. Приближаться боялись, но не отступались. Их было много, так много, что в одиночку не управиться. Оттого и спал Степан вполглаза. Считай, и не спал вовсе, в сером туманном мареве потерял счет дням, сбился с пути. Раньше вот видел все тайные тропы, а теперь не получалось. От усталости хотелось лечь прямо в болотную жижу, закрыть глаза, прислушаться к колыбельной, что пела ему топь, заснуть навсегда. Уже и ложился, и глаза закрывал, но в самый последний момент вскакивал, хватался за охотничий нож, принимался кромсать туман и выплывающих из него безвременников. Кричал в голос, до сипа, до боли в горле. Только чтобы не уснуть, не поддаться мороку, не провалиться в беспамятство.

Но не вышло. Провалился. Не в беспамятство, а в черное болотное оконце. Хлебнул мертвой воды, забарахтался, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Да не за что было хвататься. Добилась своего топь, верная Вранова подружка. Вот и не станет пограничника Степана Белобородова. Да и бог бы с ним! Без него мир ничего не потеряет. В другом беда – не станет его, некому будет помочь девочкам. Не управятся они с нежитью без замка. Сам пропал ни за грош, и девочек погубил… Оттого, наверное, и продолжал рваться из трясины, месил ногами топкую грязь, рвал жилы, кричал в ярости.

По крику его и отыскали Дмитрий с Артемием. Были они такими же измученными, как и сам Степан, худыми, почерневшими от усталости. Но из трясины его, полумертвого, беспамятного, вытащили.

– Нашел? – спросили в один голос.

А что он мог им сказать? Что не работает волшебная вещица? Что напрасны их надежды?

Ничего не сказал, они и сами все поняли. Оставались бы у них силы, завыли бы в голос от отчаяния. Но сил не было. Оказывается, и времени тоже. Успеть бы вернуться. Пусть и без замка. Может, получится сладить с Враном и так, обычными человеческими силами. Как-нибудь. Только бы успеть.

Не успели…

Старуха ждала их на самом краю болота, сидела на гнилой коряге смотрела в черную воду. Они думали, что это они смертельно устали. Им стоило лишь заглянуть в ее бесцветные глаза, чтобы понять, какая она на самом деле – смертельная усталость. И заговорила старуха не сразу. То ли с силами собиралась, то ли с мыслями. А когда заговорила, белый день для них всех сделался чернее самой глухой ночи.

Они не поверили. Да и кто бы поверил на их месте? Кто бы поверил, что нет больше женщин, без которых жизнь теряет не только краски, но и сам смысл?! По их вине нет…

К поместью они уже не шли, а бежали, оставив старуху далеко позади. И откуда только силы взялись? Наверное, из этого вот нечеловеческого отчаяния. А еще из надежды. Ведь случаются же в жизни чудеса. Они ведь даже были свидетелями этим чудесам! Так почему не сейчас?!

Бежали к поместью, а выбежали к старухиной избушке. Водил их лес, как до того водило болото. Не пускал, путал пути. Или не лес? Старуха сказала, что отныне Злата держит эту призрачную завесу. И через нее ходу нет никому: ни Врану, ни им. Ни самой Злате…

Сколько было попыток попасть в Горяевское, они не знали, сбились со счета. Ходили и втроем, и поодиночке, но неизменно возвращались к лесной избушке.

– Хватит, – однажды сказала старуха. Она стояла, упершись в посох, и студеный осенний ветер трепал ее черные одежды. – Нет больше ваших женщин! Смиритесь! О другом подумайте! О тех, ради кого они жизни свои отдали, кто выжил, но осиротел! Хотите им, детям ни в чем не повинным, такой доли?

Они не хотели. И в девочках, каждая из которых была копией своей матери, им отныне предстояло видеть отражение своих любимых женщин.

– В Сосновом они, – сказала старуха. – Управляющий обещал ждать, сколько потребуется. Если вы уже настрадались вдоволь, так ступайте в поселок за своим детьми!

Вот только не нашли они в Сосновом девочек. Вообще никого не нашли. Хозяин постоялого двора, того самого, в котором снимали номера жена и сын Григория Анисимовича, рассказал, что примчался управляющий на рассвете в экипаже, запряженном взмыленными жеребцами, потребовал срочно расчет и тогда же, на рассвете, отбыл с семьей в неизвестном направлении. Были ли с ним маленькие девочки, хозяин постоялого двора не знал, но младенческий плач, кажется, из экипажа слышал. Оставил ли Григорий Анисимович письмо или какое-либо распоряжение? Так не оставил! Торопился сильно и словно бы чего-то боялся.