Мертвый сезон - Андрей Воронин

– Да плевать мне на его должность, – искренне ответил Скрябин. – Но отомстить, конечно, надо. Был бы жив Аршак, он бы ему, уроду, не так отомстил.

– Да, жаль Аршака. Ну, Петр Иванович, приводи себя в порядок и за работу. Машину-то вести сможешь?

– Справлюсь как-нибудь.

– А то давай я тебя до управления подброшу.

– Да я уже трезвый. Спасибо, Паша, а то я уже думал – все, кранты.

– Может, и кранты, – осадил его мэр. – Все теперь от тебя зависит, Петр. Не подкачай.

Распрощавшись со Скрябиным, Павел Кондратьевич уселся на переднее сиденье своего джипа и велел водителю трогать. Когда странная дача полковника Скрябина скрылась в клубах поднятой машиной пыли, мэр достал из кармана пиджака кассету и сказал водителю:

– Включи-ка магнитофон.

Он толчком послал кассету в приемную щель магнитолы и откинулся на спинку сиденья, скрестив на животе большие незагорелые руки. Из динамиков донеслось негромкое шуршание ползущей по роликам ленты, а потом раздался голос. Голос почему-то был мужской, а не женский и вдобавок совершенно незнакомый Павлу Кондратьевичу. "Внимание, – сказал этот чужой, насмешливый голос, – это копия. Повторяю: перед вами копия оригинальной записи, и уничтожение ее бессмысленно. А теперь расслабьтесь и получайте удовольствие".

Потом включилась запись.

Павел Кондратьевич подскочил как ужаленный и выключил магнитолу, пока водитель не уловил, чей голос доносится из динамиков и о чем идет речь. Когда он прятал кассету в карман, руки у него заметно тряслись, и было отчего: то, что десять минут назад с таким торжествующим видом вручил ему полковник Скрябин, было записью их разговора в гостиной у Аршака, состоявшегося после исчезновения Гамлета.

* * *

Майор Синица бочком уселся на подоконник, приложил металлический шпатель к нижнему краю облупившейся оконной рамы и принялся короткими движениями счищать с серого, уже начавшего подгнивать и трескаться дерева чешуйки отставшей масляной краски. Шпатель издавал противный скребущий звук; рама дрожала, грозя рассыпаться на куски; на подоконник и на обтянутые старым трико костлявые колени Синицы сыпался мелкий мусор. Синице было скучно, но он продолжал скрести старую краску – мужественно, с мрачным упорством и полным сознанием важности и, более того, необходимости затеянного им великого дела. Это продолжалось целую вечность; вконец устав, Синица отложил шпатель, закурил и посмотрел на часы. С того момента, как он открыл окно и принялся за работу, прошло ровно восемь минут, и отчистить ему за это время удалось что-то около двадцати квадратных сантиметров.

Синица окинул тоскливым взглядом фронт предстоящих работ и совсем заскучал. Купленная накануне пятилитровая жестяная банка белил стояла на столе, на подостланной хозяйственным Синицей старой газете. Банка была плотно закупорена, но Синице все равно мерещился удушливый запах масляной краски. Майором чем дальше, тем больше овладевала тоска. Он посмотрел на свои густо усыпанные мелкими чешуйками сухой краски колени и подумал, что надо бы надеть какой-нибудь фартук или, на худой конец, обвязаться вокруг пояса тряпкой, которая поплоше. Еще, вспомнилось ему, малярные работы раньше не обходились без смешных газетных треуголок. Кажется, когда-то он даже знал, как такая треуголка делается.

Дымя сигаретой, Синица представил себя в газетной треуголке а-ля Наполеон Бонапарт и совсем заскучал. Он сполз с подоконника и подошел к шкафу, по дороге хлебнув пива из стоявшей на столе рядом с краской бутылки. Пиво еще не успело нагреться после холодильника, и пить его было намного приятнее, чем отдирать от оконной рамы старую краску.

Взяв себя в руки, Синица открыл шкаф – ту половину, где были полки, – и некоторое время вяло копался в кое-как засунутом туда старом тряпье. Под руку ему подвернулся его старый китель, который он собирался выбросить уже лет десять, но так до сих пор и не собрался. Синица решил, что лучшего фартука просто не придумаешь, особенно для мента, и дернул китель за торчащий из общей спутанной кучи рукав.

Тряпье, как и следовало ожидать, с глухим шумом обрушилось ему на ноги. При этом раздался отчетливый стук, как будто на пол упало что-то тяжелое. Синица посмотрел вниз и увидел свой пистолет, лежавший между старым халатом его бывшей жены и его собственными теплыми кальсонами. Судя по виду, весной, перед тем как убрать кальсоны в шкаф, Синица не удосужился их постирать.

– Вот ты где, – сказал Синица пистолету.

Он поднял пистолет, взял старый китель и вернулся к столу. Груду тряпок, громоздившуюся возле распахнутой настежь дверцы шкафа, он убирать не стал, оставив это скучное занятие на потом. При этом Синица четко осознавал, что "потом" – понятие растяжимое, особенно у него.

Синица положил пистолет на стол и обернул китель вокруг талии, завязав рукава узлом на пояснице. Глядя сверху на результат своих усилий, он подумал, что это похоже на то, как будто на него набросился очень низкорослый мент в чине старшего лейтенанта. И к тому же без головы, зато погоны, слава богу, на месте...

"Мент-лилипут, – меланхолично подумал Синица. – Интересно, как ему удалось пройти медкомиссию? Надо же, без головы, а сообразил, что ментовка – одно из немногих мест, где можно получать зарплату, не работая. Это плохо, что он без головы. Надо что-нибудь придумать".

Продолжая с унылым видом валять дурака, Синица вышел в прихожую, порылся там на антресолях и достал старую милицейскую фуражку без кокарды. Стоя перед зеркалом, он минуты две так и этак прикладывал фуражку к воротнику обвязанного вокруг пояса кителя. Получалась полная ерунда; к тому же мент-лилипут был отчетливо виден только при взгляде сверху, а в зеркале его не было – был просто старый китель, которым обвязались за неимением фартука. Синица понял, что шутка себя изжила, и нахлобучил фуражку на голову. Он подумал, что надо бы все-таки вернуться к работе, и решил, что старая фуражка ничуть не хуже бумажной треуголки, даже лучше.

Вернувшись в комнату, он снова взгромоздился на подоконник и принялся за работу. Пока он отсутствовал, занятый своим гардеробом, на скамеечке у подъезда образовалась тусовка, состоявшая из гражданок пенсионного возраста. Квартира Синицы располагалась на первом этаже, и видеть старух он не мог – их заслоняли кусты, поднявшиеся уже выше человеческого роста, – зато слышал великолепно. Сначала он не обращал на их болтовню внимания, думая о своем, но потом его тренированное ухо уловило в потоке визгливой старушечьей трескотни что-то любопытное, и Синица стал прислушиваться.

Речь, как оказалось, шла о вещах имевших самое прямое и непосредственное отношение к работе майора Синицы. Очень быстро Синица понял, что привлекло его внимание: это была часто повторявшаяся фамилия "Багдасарян". Если верить бабусям, получалось, что глубокоуважаемого Аршака Геворковича не далее как вчера кто-то пришил средь бела дня в его собственном доме, покрошив при этом в капусту чуть ли не двадцать человек охраны – все, понятное дело, с автоматами и в бронежилетах, только что без тяжелой артиллерии.