Мертвый сезон - Андрей Воронин

Несмотря на жару и духоту, все окна в доме были плотно закрыты, а линялые ситцевые занавески на них задернуты. Правда, занавески закрывали окна только до половины, и жаркое предвечернее солнце беспрепятственно вливалось в комнату, где сидел, потея и напиваясь до свинского состояния, полковник милиции Петр Иванович Скрябин. Одуревшие от жары мухи с басовитым гудением бились в стекла, пытаясь сквозь них выбраться вон из этого прокуренного, провонявшего водкой и сапогами помещения. Мухи были крупные, и удары о стекло получались громкие, увесистые, как будто кто-то швырялся в окна комочками пластилина или резиновыми шариками размером с большую горошину.

– Цыц! – громко сказал мухам полковник Скрябин и ударил кулаком по столу. – Цыц, я сказал, пр-р-р-роститутки! Развелось вас на мою голову! Прекратить безобразие, а то перестреляю всех к матери!

Идея перестрелять мух из пистолета Макарова внезапно показалась ему заслуживающей внимания, из чего следовало, что полковник уже изрядно набрался. Некоторое время он обдумывал эту идею, но в конце концов вынужден был признать, что идея так себе: все окна к чертям перебьешь, и все равно патронов не хватит – вон их сколько, проституток... Нет, в самом деле, откуда они берутся в закрытом доме?

Дело происходило у полковника на даче, куда он отправился сразу же, как только были установлены личности погибших в развалинах старого маяка. Отъезд его был поспешным и, кажется, поставил некоторых его подчиненных в тупик. Впрочем, на это полковнику было наплевать: он сам оказался в тупике, да еще в каком!

Скрябин закурил, передвинул сигарету в самый угол своего жабьего рта и, щуря левый глаз от попадавшего туда дыма, щедрой рукой налил себе водки. Выпив, он порылся в лежавшей на газете беспорядочной кучке рыбьей кожи и костей, не нашел там ничего съедобного и вяло выругался матом. Кажется, в кладовке оставалась банка маринованных огурцов; а впрочем, какая разница? Ну ее к дьяволу, эту закуску! Верно говорят, что она градус крадет...

Полковник чувствовал, что уже порядком захмелел, но этого ему было мало. Проверить, дошел ли он до нужного состояния или еще не дошел, было очень просто: выпив очередную стопку, Петр Иванович смотрел на свой пистолет, и взгляд его каждый раз, будто намыленный, соскальзывал с коричневой пластмассовой рукоятки и трусливо убегал куда-то в сторону. Это означало, что нужная кондиция еще не достигнута; по правде говоря, полковник сомневался, что сумеет достичь необходимой кондиции раньше, чем свалится под стол. Он пил, чтобы преодолеть животный страх и поставить точку в этой истории одним метким выстрелом в висок; Петр Иванович уже чувствовал, что водка ему в этом деле не поможет, но продолжал движение в избранном направлении, потому что пить было проще, чем думать. Полковник сроду не любил это занятие – думать; выполнять приказы, служить проводником приказов сверху вниз, от начальства к подчиненным, всегда было спокойнее и проще. Служебное рвение, умение подчиняться не рассуждая и добиваться подчинения от тех, кто ниже тебя по званию и должности, – вот что во все времена служило залогом по-настоящему успешной карьеры. Беда была в том, что в данном случае речь шла не только о карьере.

Это стало очевидным для полковника Скрябина еще вчера, когда он вместе с оперативно-следственной группой побывал дома у Аршака. Выводы, сделанные после осмотра места происшествия, были неутешительны: некто, не оставивший после себя никаких следов, кроме кучи трупов и горки бумажного пепла в потайном сейфе Багдасаряна, средь бела дня штурмом взял набитый вооруженными людьми дом, перестрелял охрану, сделал дело и спокойно удалился.

Что это было за дело, ради которого кто-то нанял ликвидатора высочайшего класса, – другой с такой задачей просто не справился бы – никто из членов следственной группы не мог даже предположить. Если речь шла о заказном убийстве, то осуществить его можно было гораздо проще, не устраивая бойни в центре города. На ограбление все это не походило. Честно говоря, это здорово смахивало на месть, но кто и за что отомстил Аршаку Багдасаряну таким жестоким и кровавым способом, оставалось только гадать.

Одному Петру Ивановичу Скрябину не нужно было гадать. У него имелись на этот счет некоторые предположения, а после осмотра гостиной в доме Аршака предположения эти превратились в твердую уверенность. "Я же говорил!" – вот первая мысль, которая промелькнула в голове у полковника, когда он увидел еще дымящуюся горку бумажного пепла в распахнутом настежь сейфе, под которым, привалившись плечом к стене и уставившись на Петра Ивановича ничего не выражающим взглядом широко открытых глаз, полулежал Багдасарян. Он действительно говорил – так ему, по крайней мере, казалось теперь, – что шантажировать Косарева нельзя, что это авантюра, которая очень плохо кончится, что наезжать на людей такого калибра смерти подобно... Возможно, он был тогда недостаточно убедителен; возможно, он вообще ничего не говорил, а только думал про себя, но теперь, стоя над трупом Аршака и вдыхая вонь горелой бумаги пополам с кислой пороховой гарью, полковник Скрябин уже не сомневался, что такой исход был предрешен с самого начала и что он все это время подсознательно ждал чего-нибудь именно в этом роде.

О том, какие служебные последствия будет для него иметь это происшествие, Скрябин даже не думал. Это было ясно как божий день. Он никогда не скрывал своих приятельских отношений с покойным. А чего скрывать, если твой хороший знакомый – депутат, солидный бизнесмен, один из отцов города? А теперь в доме у отца города вдруг обнаруживается целый подпольный арсенал, и бог его знает, что еще там обнаружится при более детальном осмотре...

В общем, было ясно, что с погонами придется проститься, но по сравнению с другими открывшимися перспективами это волновало полковника меньше всего. Здоровье у него было в полном порядке, и он рассчитывал прожить еще, как минимум, лет тридцать – тридцать пять. Провести все эти годы он, разумеется, намеревался на свободе, а не в тюрьме, которая теперь замаячила у него впереди. Но даже до тюрьмы Скрябин мог не дожить: тот, кто объявил отцам города войну, не шутил и действовал очень тщательно, ничего и никого не пропуская, – примерно так, как действовал сам Петр Иванович, пропалывая грядки на своем дачном участке...

Петр Иванович снова посмотрел на пистолет, и в мозгу опять закружились, как кружится, свиваясь в воронку, грязная вода в раковине, обрывки усвоенных в незапамятные времена понятий: высокое звание, честь офицера, единственный выход... В общем, мертвые сраму не имут, как сказал в еще более незапамятные времена какой-то русский князь – Александр Невский, Дмитрий Донской, а может, и вовсе какой-нибудь Суворов или Кутузов. И так же, как уходит из кухонной раковины грязная вода, вся эта чепуха, покружившись с минуту, ушла, схлынула, не оставив после себя ничего, кроме голого инстинкта самосохранения. Не мог он выстрелить в себя – ну, не мог и все тут! Хотя и понимал, что это было бы проще всего. Жена погоревала бы, да и успокоилась. Несчастный случай во время чистки оружия, с кем не бывает... А так, когда начнутся неприятности по службе – а они начнутся очень скоро, – она, супруга разлюбезная, будет пилить его с утра до ночи. До тех пор будет пилить, пока этот московский киллер до него не доберется...