И будем живы - Валерий Горбань

Действительность оказалась не столь ужасной. Появлялись и тараканы, но особых хлопот они обитателям палаты не доставляли. Что же касается бардака, то тут мужики явно приврали от безделья и желания хоть о чем-то потрепаться. Персонал госпиталя, расположенного в фактически прифронтовом городе, не понаслышке знал, что такое война. Многие врачи и медсестры не один день отработали в Чечне в полевых условиях, в составе боевых частей и подразделений. У многих из них и сейчас там воевали их родные, друзья и знакомые. Поэтому отношение к раненым и больным было вполне человечным и лечение — для российских условий — очень эффективным. Больше проблем доставляла классическая бюджетная нищета, которая в стенах этого заведения приобретала облагороженный вид чистенькой и опрятной бедности. Кормежка, правда, была никудышней. Но Дэну все равно не хотелось есть.

Так что условия были бы вполне терпимыми.

Если бы не знать, что ЭТО — на всю жизнь.

Конечно, слишком долго держать его в казенных заведениях никто не будет. Да и мама его здесь не оставит. Но чем отличаются стены госпиталя от стен родного дома, если ты лежишь беспомощный и прикованный к кровати своим собственным телом?

Сколько времени прошло с момента пробуждения: минута или час? Вот так она, жизнь, и будет ползти.

Кто-то попытался приоткрыть дверь в палату. Робко, нерешительно. Судя по звуку, посетитель не довернул ручку до конца и пришлось повторить попытку.

Мама!!!

Дэн не знал, почему он это понял так сразу. Да, он ждал ее приезда. Знал, что она вот-вот должна появиться. Но в этот утренний час кто угодно мог прийти в палату, где лежат шестеро раненых.

И все же он не сомневался. Это — мама.

В безотчетном, каком-то детском страхе он еще крепче зажмурил глаза и продолжал слушать.

Это дыхание… Он узнал бы его из миллиона.

Этот звук шагов… Такой знакомый и в то же время непривычно скованный и неуверенный.

Это судорожное пошмыгивание женщины, пытающейся удержать слезы.

И вдруг на смену панике и чувству вины пришло дикое раздражение.

Зачем это?! Зачем они ей сказали? Зачем мама здесь? Он не хотел ее видеть! Ему невыносимо слышать тихий плач этой сильной, никогда не терявшейся перед жизненными невзгодами женщины. Сволочи, дали бы умереть спокойно! Зачем эта новая пытка?

— Если ты не перестанешь плакать, я не открою глаза! — его голос прозвучал вызывающе и грубо.

— Прости. Прости… Извини, я больше не буду…

Снова тихое шмыганье. Щелчок открываемой сумочки. Наверное, ищет платок. Тишина.

Дэн разлепил веки.

Любимое, родное лицо. Измученное и виноватое. Смесь отчаяния и надежды в глазах.

В голове все плыло. Снова проснулась боль. А в душе творилась такая неразбериха, что Дэну стало трудно не только говорить, но и дышать. Все-все смешалось в сердце. И неотступное злобное раздражение последних дней. И глухое безразличие: «Ну, и по хрену, приехала, так приехала, все равно ей тело забирать…» И жалость к самому себе. И жалость к маме. И желание, чтобы все это скорей закончилось.

Мама что-то говорила. Он что-то отвечал.

Сколько так продолжалось?

Пришла нянечка с завтраком.

О чем они говорят?

— Вас как зовут?

— Нина Ивановна.

— А меня тут все тетей Верой кличут. Вы устроились уже где-то?

— Нет. Даже не знаю куда идти. Гостиницы все забиты.

— Какие гостиницы, вы что?! Там так дорого — с ума сойти. Да вы не беспокойтесь! Родные к нашим ребятам постоянно приезжают, так вокруг многие люди жилье сдают. Вчера как раз одна женщина подходила, адрес оставила. Сейчас освобожусь, я вам расскажу, как добраться. Там и хозяйка хорошая, и цены божеские. Понимают люди беду-то…

Наконец, он снова один. Соседи по палате не в счет. У них хватает своих проблем. Здесь никто друг к другу без нужды не лезет. Ни с разговорами, ни с просьбами, ни с утешениями.

Вот и сейчас в палате полная тишина. Хотя уже никто не спит. Каждый сейчас лежит и, переваривая услышанное, думает о своем. У каждого есть родные и близкие, и каждый пережил или собирается пережить такой же разговор. Нет. Не такой. Любой из лежащих здесь по сравнению с ним — счастливчик. Любой, кто сумеет выжить, встанет на ноги и будет дальше бороться за свое здоровье, за нормальную жизнь нормального человека. А не бездвижного тела, прикованного к постели.

К черту! К черту эти мысли!

Сейчас надо думать о другом.

Мама — здесь.

Хорошо это или плохо, нравится ему или нет, но она — здесь. К этому надо привыкать.

Нина Ивановна сидела напротив врача на краешке неудобного затертого полукресла и слушала, что он говорит.

Слушать было трудно. Время от времени госпитальный пол и шаткая опора под ней куда-то уплывали. Тогда она начинала тереть виски. Врач умолкал, терпеливо пережидал. Только один раз спросил:

— Может быть, перенесем разговор?

— Нет-нет!..

— В общем, картина такова. У Дениса пулей разорван спинной мозг и разбит шейный позвонок. Травма эта при современном уровне медицины невосстановима. Чудо — то, что он еще жив. Это в моей практике — уникальный случай. До этого, сколько было таких раненых у нас, все погибли. Один смог продержаться сорок дней… Нашатырь?

— Нет. Я слушаю.

— Сейчас почти нет опасений, что возникнет заражение крови или спинного мозга. Заживление идет хорошо. У Дениса — мощная имунная система. Если все так пойдет дальше — он будет жить. Но он никогда не сможет ходить. Это — однозначно. И вряд ли сможет даже сидеть.

— Есть же специальные коляски?…

— Для этого нужно, чтобы работала хотя бы часть мышц корпуса. А у него повреждение очень высоко. Слишком высоко… Есть только одна надежда: небольшой участок спинного мозга, выше места разрыва, лишь контужен ударом пули. Сейчас он не работает. Но если его функции восстановить, то каждый заработавший миллиметр даст новые возможности. Какие — трудно сказать. Но определенные перспективы в этом есть. Главная проблема сейчас, чтобы Денис захотел жить и захотел бороться.

— Я не дам ему умереть, доктор… Я его не для этого рожала.

* * *

— Змей, привет! Поработать хочешь? — жизнерадостный, как все нормальные опера, Колька-сыщик весело скалил зубы у входа в комендатуру. Рядом с ним молча курил, спрятав сигарету в кулак, мужик в камуфляже без знаков различия, в разгрузке с двумя выглядывающими автоматными магазинами и с калашом в руках. Типичное «лицо кавказской национальности». Бородка темная с проседью, короткая, аккуратная. Под погоном камуфляжа пропыленный черный берет со старой, еще советских времен, милицейской кокардой. Работают в Грозном омоновцы-кавказцы, из Кабардино-Балкарии например. Отменные парни, отчаянные. Но они вооружены побогаче и упакованы гораздо круче. Надо отдать должное руководителям национальных республик: они всегда своих снаряжают так, что многим ребятам из средней полосы России только завидовать остается. А этот — чеченец, однако. Наверное, из гантамировцев или из других подразделений оппозиции.