Призрак Адора - Том Шервуд

Да, мы уже на выходе из гавани. Теперь уже можно. Теперь, даже если опомнятся, – пусть догоняют. Пока будут крутить шпили, поднимая свои якоря – паруса мы заменим. А с полными парусами “Дукат” не догнать. Всё. Прощай, Адор, горестный город. Прощайте, Гэри, Август, Тамба и Ари, домик, бочонок, прощай Легион, и вы, нелгущие в этой жизни монахи. Пого Мясник, Габс Одинокий и Пинки Мертвец. Джон Перебей Нос, тоже прощай; Лукавый Джек и те, кто бродил в поисках “Дуката” с рыболовною сетью. Товарищи наши, лёгшие в землю на страшном плато, оставайтесь с миром, мы помним о вас. Прощай, Каталука. И Нох. Мы помним о вас.

Мы уходим.

“Дукат” вошёл в проём между скалистой окраиной бухты и Ямой, и здесь ветер пропал. Пурпурный наш кливер бессильно обвис и даже не шевелился. Но из трюмов наверх уже подняты запасные паруса и разложены по палубе, соответственно нашитым на углах деревянным биркам: фор-бом-брамсель, грот-трюмсель, крюйс-бом-брамсель, а на носу и корме – бом-кливер и контр-бизань. Самые верхние, а значит, и самые сложные в установке паруса подняты, “Дукат” радостно вздрогнул, взял ход. А на палубе уже ждут своей очереди фок, грот и бизань.

У штурвала стоял, словно вросший ногами в палубу, Стоун. Пантелеус осторожно снимал со штурвала его страшные, с пузырями ожогов руки. Снял, медленно повёл вниз, на палубу. Стоун шёл, как слепой: лоб и щёки его также затекли пузырями, и глаза превратились в щёлочки, в складки.

– Бариль! – позвал я пробегающего мимо озабоченного боцмана. Он остановился. – Нужно поговорить с командой, Бариль. Думается, есть на борту человек, заслуживший Большой капитанский коктейль.

До Басры дошли без происшествий. Бросили якорь в гавани, в обозначенных водах английской фактории. Отсюда оставалось совсем немного: вверх по Тигру, до Багдада, а там как-то суметь захватить, выманить, выкрасть Корвина.

Идти в Багдад решили небольшим, человек в двадцать, отрядом, и на чужом судне, за плату. “Дукат” же предполагалось оставить здесь, в морской гавани, а чтобы оправдать длительность стоянки, в адмиралтейство фактории сделали запрос о выделении для торгового англичанина из Бристоля военного сопровождения до Мадраса. Очень боимся, видите ли, Малабарских пиратов. Разумеется, чиновники станут затягивать решение вопроса, путать бумаги, а “Дукат” всё это время будет стоять в спокойных, охраняемых водах и ждать нашего возвращения.

Пока выправляли торговый патент в английскую факторию в Багдаде, сняли комнату в таверне здесь, в Басре. Стосковались, понятное дело, по твёрдой земле. Сидели в своей комнатке, наверху, на втором этаже, обсуждали дальнейшие планы. Обсуждали осторожно, вполголоса. Но всё равно – не стоило бы…

Вечером спустились вниз, покушать и выпить. С трудом нашли свободный столик. Уселись вчетвером – я, Готлиб, не совсем ещё залечивший ожоги Стоун и Робертсон. Рядом – большая компания крепких, бородатых матросов в незнакомой одежде. Не англичане, точно. Но степенные, аккуратные. Настроены явно не воинственно. Можно поужинать, применяя для трапезы обе руки, а не так, как если бы рядом гуляла буйная кучка пьяных матросов – одну руку поднося ко рту, а вторую опустив на рукояти оружия. Мы так и ужинали – с удовольствием, спокойно. Вполне приличная в этой фактории кухня. Пудинг – не хуже, чем у миссис Бигль. После трапезы было самое приятное: дождавшись, когда маленький, юркий бой унесёт пустые тарелки и увлажнит сомнительно чистой тряпкой столешницы, мы выложили из карманов трубки. С коричневым, в треснувших корках, лицом, Стоун торжественно снял кожаный шнур с горла туго набитого кисета. Влетели в дрогнувшие ноздри тонкие, невидимые иголочки тяжёлого аромата. Свежие, ещё влажные волокна Большого капитанского коктейля, связавшиеся в пряди и вервия. Правильно набить трубочку – это надо уметь. И потом – как только затлеет табак, нужно примять, придавить вниз образовавшийся пепел. Тогда малиновый тлеющий диск, медленно опускающийся вниз по столбику сгорающего табаку, будет жить очень долго. Правильно набитая трубка не погаснет, даже если её отложить на время, скажем, посещения клозета. Очень просто – уходишь попрощаться с пивом, возвращаешься минут через десять, берёшь лежащую на столе трубку, кажется – уже остывшую, без дыма, – и куришь.

От свечи прикуривать нельзя. Свеча – предмет Божий. А табак – он всё же от беса. Готлиб, достав незаметно клинок, отслоил от угла столешницы щепку и уже ею, взяв огня у свечи, мы зажгли трубки. Всклубился тягучий, небывалого вкуса дым. Соседи заворочали лицами в нашу сторону, одобрительно, а то и вовсе с несдерживаемым восхищением оценили букет.

Мы сидели тихие, довольные, сытые. Затаённо-восторженные. Да, нападать на человека удобнее всего, когда он именно в таком состоянии. Как откормленная, сонная свинка. Они точно знали, кого им искать, и ясно видели цель. Ещё не вернулась на место после удара о стену протараненная трактирная дверь, а ворвавшиеся уже вскинули тускло блеснувшее в свете свечных огоньков и подпотолочных фонарей оружие. Бег передних не оставлял сомнения: это про нас. Но опыт последних событий разбросал нас в стороны раньше, чем мы успели что-то подумать. Я успел только сунуть в карман горячую трубку, а Крыса знакомо и весело влетела в ладонь. На берегу мы обязаны были ходить без оружия и вместо привычных всем шпаг под одеждой прятали абордажные тесаки, широкие и кривые.

Первые трое нападавших от растерянности не сумели даже положить достаточно сильный удар – настолько встретили их чётко и зло. Быстрого убийства не получилось, и они откачнулись назад, к остальным.

Вот линия, восемь человек. Молодые щенки, неопытные, но с азартом. Лишь один – бывалый боец, мягко ушёл назад и движением этим поднял прядь волос у виска, которая обнажила розовый шрам отрезанного уха. Каторжник. Он опытным взглядом схватил одну деталь, остальными не понятую, и изменился в лице. Даже пот выступил на его дублёной ветрами и солнцем коже. Он увидел, как мы распорядились столом, за которым секунду назад восседали. Любая четвёрка матросов перед лицом втрое превосходящего противника машинально отгородились бы от него столом, как барьером и, оставаясь за ним на некоторой дистанции, отбивала бы удары – в ожидании лучшей судьбы. Но мы знали, что удача в таких случаях на стороне нападающих: их больше . Разобравшись на пары, они выдали бы в работу одновременные сдвоенные удары. Один из них, на втором, третьем, пятом выпаде обязательно нашёл бы дорожку к телу противника. Мы же стол отбросили. Отшвырнули далеко в сторону, избегая соблазна убежать под его призрачную, коварную защиту. Это сказало безухому, что мы из тех мясников, которые хорошо натасканы, и тренированные наши удары не оставили в том никаких сомнений. Это сказало ему, что мы не боимся близких дистанций и будем не только защищаться, но и нападать. Нет стола! Мы можем и будем двигаться. Вот мы и двигались.

Частыми прыжками, попарно. Я и Готлиб – прыжок вперёд, удар в круговой поперечный мах и тут же назад, а мимо пролетали уже Стоун и Робертсон, с таким же широким, круговым ударом – и снова мы, но уже с острым, колющим выпадом. Здесь главное – запутать противника, приучить его к тому, что колющий выпад идёт через два удара на третий, и внезапно сменить ритм, так, что противник, машинально поднявший клинки для защиты от падающего сверху клинка, получает вдруг его в открытый живот.