Апокалипсис Средневековья. Иероним Босх, Иван Грозный, Конец света - Валерия Косякова

В левой части иконы изображены Богоматерь с Христом, восседающие в «шатре» Небесного Иерусалима, окружённого деревьями райского сада. Подле них (под мандорлой) течёт райский источник жизни. Особая роль отведена на иконе образу заступницы Богоматери, исконно почитавшейся на Руси покровительницы русского воинства и русского народа в целом. Она принимает воинов в райский город. Небесный Иерусалим – город-шатёр, помимо всего прочего, репрезентирует Москву294. Москва противопоставлена Казани, как Град Небесный – Граду Земному, как Иерусалим – Вавилону. Идея покровительства Бога, дарующего райское блаженство исполнителям воли Его, выражена в символике двух цветов скинии: зелёном (вечная и бессмертная жизнь ангелов и святых в раю, а также благодатная и праведная жизнь на земле) и красном (любовь Иисуса Христа)295. Эти цвета формируют всю композицию, завладевая пространством иконы. Сам же Небесный Град репрезентирован как центричный, кругообразный шатровый храм, имеющий трёхчастное строение.

Как в летописном дискурсе о Казанском походе, так и на иконе, созданной в честь этого события и Ивана Грозного, представлен сюжет священного подвига на земле во имя достижения Небесного Града. Эта же тема открыто звучит во многих обращениях Ивана Грозного, к примеру, в речи перед походом на Казань: «Благоверны князи, сродницы наши… многолетне и славне на земле ножища, и дарова им бог за их благочестие и страдание, еже за православие пострадаше, по отшествии сего прелестного мира в земных место небесный, в тленных место нетленная, и в бесконечную радость вечное веселие»296.

Во времена правления Ивана IV идея богоизбранности и мученической смерти достигла апогея популярности. Факт мученической смерти (особенно по воле Бога или велению царя) мог истолковываться как свидетельство богоизбранности почившего. Эта идея неоднократно возникает и повторяется как в официальных источниках, так и размышлениях самого Ивана Грозного. В «Степенной книге» сказано: «Благочестиво поживе, земным царством в Руси владый, наипаче всего желая и небесное получити» (Владимир Мономах); «на тя, господи, уповаю, да вместо земъных не лиши, господи, небесного царствия твоего и причтьи мя к лику святых» (молитва Андрея Боголюбского). И так – до Василия III, который «убо существом телесным равен есть человеком царь, властию же достойнаво его величества приличен вышьнему»297. Поэтому – самодержец, «аще бо и земнородный быша», но уже в силу своего происхождения причислен к сонму избранных, «бесплотных сподобися чести», принадлежит к «воинству небесного царя».

Логика репрезентации власти через символические тропы показывала Ивану IV необходимый и единственно правильный путь действий. Успех Ивана IV обусловлен специфическим триединством: 1) воинства «родителей наших» (предков Ивана IV – киевских, владимирских, московских), 2) воинства, возглавляемого самим Иваном Грозным, на которое «Иисус Христос… излил несказанную милость свою»298, и, следовательно, 3) покровительством самого Бога, волю которого воплощали предки Ивана IV, а затем – он сам, посему икона может изображать живых праведников (Ивана IV и его героическое войско) наравне с почившими князьями и мучениками.

Возведение Собора связано с победой на территориях мусульманского Поволжья. Завоевание Казани продолжалось долго и далось молодому царю с немалыми трудностями и потерями. Сам же поход воспринимался Иваном Грозным и его войском как освободительный акт. Как в речи, произнесённой во время венчания Ивана IV на царство, митрополит Макарий выражал надежду, что Бог подчинит царю всех язычников и варваров, так и осенью 1549 года, когда был запланирован поход на Казань, митрополит прибыл в лагерь русских войск, расположенный под Владимиром, дабы убедить воевод идти сражаться за святую церковь и православную веру. Фигура царя и его поступки истолковывались сквозь призму библейских событий и героев. Поход на Казань мыслился не как рядовое военное событие, а как священная война, своего рода крестовый поход Ивана Грозного.

Знаменателен поступок царя, следовавшего долгу православного правителя – быть первым защитником своих войск. Царь неоднократно сравнивался с добрым пастырем, отдавшим свою душу за овец своих ради освобождения христианского рода от басурман. Составитель «Степенной книги» прямо отождествляет царя не только с мудрым Давидом, но и с библейским Моисеем: «как Моисей во время битвы амапикитян с Израилем не прекращал совершать молитву до тех пор, пока войско не было уничтожено: «такой и сей новый Моисей во время брани на поганых татар никако же не уклонился церкви, ни от слезные молитвы…»299. Поход на Казань связывался с идее обретения Иерусалима на небе и на земле. Как идеальный правитель из «Слова Мефодия Патарского», как праведный конюший, подобный копейщику и Архангелу, Иван подвёл своё войско к стенам Казани – символического поганого Вавилона, а разрушив его – к стенам символического Нового Иерусалима, воплотившегося в архитектуре Собора Покрова на Рву.

Праведный царь, возглавлявший поход, исполнил свой обет, отметив победу над Казанью строительством Собора Покрова на Рву. Собор сразу интегрировался в сложную литургическую, городскую практику шествий, призванную подчеркнуть, с одной стороны, избранность фигуры самодержца Ивана Васильевича, вписав его во вневременной ритуал, имеющий эсхатологические коннотации. А с другой – возвести на почве национальной истории и культуры собственный Иерусалим, сакральный топос всего христианского мира.

К Собору совершались «шествия на осляти»: длинная процессия во главе с царем и митрополитом тянулась от Кремля до одного из приделов Собора – Входа Господня в Иерусалим. В день одноимённого праздника совершался вход в преображаемый литургическим действом Собор Покрова на Рву (а также напоминание о взятии, очищении земного града Казани ради града Небесного). Праздник Входа Господнего в Иерусалим был одним из центральных христианских праздников: с одной стороны, он знаменует близость предстоящего Воскресения Христа, а с другой – отмечен печатью грядущих страстей как скорби о предстоящих крестных муках Спасителя, вспоминаемых в следующую за ним неделю, называемую Страстной, так и предпасхальной неделей радости Воскресения. Страсти и Воскресение знаменуют о Втором Пришествии, Страшном суде и Царстве будущего века, то есть о Небесном Иерусалиме (Откр. 22:5). Этот праздник – один из главных, и в толковании отцов Церкви он наделяется пророческим смыслом.

Въезд Христа на смиренной ослице в Иерусалим описан в четырёх Евангелиях. Иконы, изображающие этот сакральный праздник, передают практически всё его содержание и сюжет, имея общую композиционную основу и нарратив. И для понимания архитектуры Собора в связи с его символическими и литургическими функциями необходимо обратиться к иконографической традиции изображения Входа Господнего в Иерусалим. Важно то, как мыслился Иерусалим на иконе, какова была общая тенденция и характерные черты создания образа Иерусалима.

Заказчиком строительства Собора, его ктитором был Иван IV, однако невозможно сказать с уверенностью, какими мотивами и источниками он и его окружение пользовались при решении вопроса о внешнем виде Собора, его композиции и архитектуре. Прямых свидетельств авторства проекта нет, и неизвестно, что послужило моделью для возведения столь нехарактерной архитектурной формы. Обычно, когда великий князь официально заказывал строительство особо важного объекта (тем более – строительство такого царского монумента, как Собор Покрова на Рву), он ориентировался на предшествующие, уже возведённые архитектурные образцы. Для русских архитекторов более традиционным было воспроизведение сложившихся архитектурных типов с вариативными добавлениями форм и деталей уже существующих ранее построек. Свои замыслы архитекторы реализовывали через уже бытующие и неоднократно воспроизведённые схемы. Новые же формы всегда укладывались в рамки предшествующего стиля. Традиционные образцы помогали негласно заявить о преемственности политической власти и наследия, актуализировать историческую связь земель и правителей. Поэтому так важно было точное соблюдение образца и канона, в том числе и в архитектуре. Если отклонения и могли присутствовать, то только в частном порядке и не нарушая общей логики.