Обри Бердслей. Биография - Мэттью Стерджис

Год назад он заявил журналисту Today, что одним из главных факторов, повлиявших на его творчество, стало французское искусство XVIII века. Тогда в его работах этого не было видно, но теперь те слова нашли подтверждение. Скрупулезное изучение манеры Ватто, Ланкре, Сент-Обена, Дора и мастеров французской иллюстрации не прошло для Обри без следа.

К работе над обложкой для «Савоя» его стимулировали это новое чувство и старая тяга к эпатированию читателей и зрителей. В результате Бердслей создал эффектный образ – женщина в костюме для верховой езды в заросшем саду. Образ был, конечно, не только эффектным, но и скандальным: херувим в шляпе и плаще у ее ног мочился на экземпляр «Желтой книги». Обри принес в жертву и расположение плотных масс черного цвета на белом фоне, свойственное почти всем рисункам из журнала Лейна. В данном случае Бердслей предпочел разнообразие деталей и их тщательную проработку. Он чуть ли не со времен школьных рисунков попытался передать тени и полутона. Кроме того, в шутливом рисунке – Зигфрид с кузнечным молотом в руках, сделанном для Смитерса, Обри впервые использовал перекрестную штриховку. Новые методы были призваны в определенной степени передать эффект французских гравюр XVIII века, которые он коллекционировал. Стоит отметить, что ранние рисунки Бердслея к «Смерти Артура» перекликались с гравюрами на дереве немецких и итальянских художников XV века, а его афиши – с японскими гравюрами. Судя по всему, ему нравилось экспериментировать с историческим материалом и воспроизводить разные стили.

Бланш отметил, что молодой англичанин, что называется, погрузился во французскую культуру XVIII столетия. Он говорил, что это сказалось даже на внешности Обри. Художник передал это ощущение в элегантном портрете Бердслея, который он написал в то лето, – симфонии серебристо-серых тонов с оттенками бледно-розового. Неудивительно, что все признали этот портрет более удачным, чем работу Кондера.

Бланш договорился с Александром Дюма-сыном, что привезет Бердслея в Ле Пюи – Обри очень хотел познакомиться с автором «Дамы с камелиями». В последнее время события развивались так, что грустная история Маргариты Готье приобрела для Бердслея особое значение… К удивлению Бланша, он смог очаровать негостеприимного Дюма. Вопросы, которые задавал Обри, показывали, что он хорошо знает и, главное, чувствует текст. Его лесть была тонкой, а комплименты искусными. На прощание автор подарил молодому почитателю своего таланта экземпляр «Дамы с камелиями» с автографом. Обри украсил титульную страницу знаменитого романа рисунком, и книга заняла достойное место в его библиотеке [20].

Бердслей был зачарован Дьепом. Предполагаемый короткий визит растянулся больше чем на месяц. Обри отложил отъезд. Предлог был надуманный. Бердслей сказал, что остался совсем без денег – их нет даже на обратный билет… Трюк не удался. Смитерс предложил свою помощь, и ближе к концу сентября Бердслей все-таки отправился домой.

В Лондоне Обри снова сменил жилье. Он передал право аренды дома на Честер-террас и занял апартаменты № 10 и 11 в Geneux Privat Hotel на Сент-Джеймс-плейс. Теперь Бердслей жил один – у Мэйбл были театральные контракты, и она все чаще уезжала из города. Новое жилье Обри оказалось ближе к магазину Смитерса на Эйрондел-стрит, а кроме того, здесь он чувствовал себя ни от кого не зависимым и обрел уединение. Но апартаменты на Сент-Джеймс-плейс едва ли могли считаться экономным вариантом. А еще именно здесь с октября 1893 по март 1894 года жил Уайльд, что не могло остаться не замеченным недоброжелателями молодого художника. В Geneux Privat Hotel неистовый Оскар писал свою комедию «Идеальный муж» и, как говорили на суде свидетели, тайно встречался со своими любовниками. Тем не менее Бердслей, репутация которого очень пострадала из-за предполагаемой связи между ним и Уайльдом, поселился в тех же самых комнатах. Это можно было расценивать как очередной вызов обществу. Выбор нового жилья, как и название нового журнала, по мнению Обри, призван был разорвать ассоциацию с Уайльдом, доведя ее до абсурда[107]. Конечно, простым совпадением сие стать не могло. Предполагаемые отношения с Уайльдом и то, чем вся эта история обернулась для Бердслея, продолжали досаждать ему – прежде всего тем, что сплетни не смолкали даже после его возвращения из Дьепа и подталкивали к новому эпатажу.

В воспоминаниях Йейтса есть упоминание о том, что у Обри в течение некоторого времени были серьезные отношения с женщиной[108]. Он же пишет, что однажды рано утром Бердслей пришел к Саймонсу в Фонтейн-корт в обществе девушки, которую называл Пенни Плэйн. Обри был пьян после ночной пирушки, а в этом состоянии его мысли постоянно возвращались к несправедливому увольнению из «Желтой книги», хотя оно произошло полгода назад. В то утро в прихожей Саймонса Бердслей долго рассматривал свое лицо в зеркале. Что нового он там увидел, неизвестно, но Обри почему-то впал в тоску. «Да, да, – стал бормотать он. – Наверное, я похож на содомита… Но ведь на самом деле я не такой!» – внезапно воскликнул он. Далее, по словам Йейтса, Бердслей обрушился на своих предков, начиная с Уильяма Питта, – обвинял их во всевозможных грехах и возлагал на них вину за свое нынешнее бедственное положение.

Обри всеми доступными ему способами пропагандировал свое духовное противостояние с Уайльдом в собственных работах. В «Истории Венеры и Тангейзера» имелись аллюзии на опозоренного драматурга: гротескная фигура толстой служанки Венеры с «сиплым дыханием… нечистой кожей… большими отвисшими щеками и многочисленными подбородками» и голосом, исполненным «елейной похотливости», могла кому-то напомнить Уайльда. Иллюстрация автора подчеркивала это сходство. Также возможно, что знаменитое описание неистовым Оскаром его связей с юношами как «пиршеств с пантерами» нашло ироническое отражение в облике гостей Венеры, на плечи которых были наброшены шкуры пантер [21].

Вскоре после возвращения в Лондон Бердслей стали искать встречи с Эдмундом Госсе – своим крестным отцом в литературе. Обри патетически заявлял, что хочет получить у него благословение на издание их нового журнала. Работа над ним была в самом разгаре, как и над рисунками. Уединение в шикарных апартаментах и возможность располагать собой, ни с кем не считаясь, способствовали сосредоточенности. Обри хвалился, что успевает делать поразительно много. В «Савой» он планировал дать три иллюстрации для первой части новеллы «Под холмом» и шесть других рисунков, а его новый стиль требовал невероятной кропотливости и бесконечного терпения. Кроме того, были и другие обязательства.