Спасти Цоя - Александр Долгов

В завершение нашей экскурсии мы еще побывали на холме Дайн. Удивительное это место с необычной и даже загадочной атмосферой – я сразу это почувствовал, как только там очутился. На самом краю поляны рядом с обрывом, резко нисходящим в сторону Гауи, мы обнаружили это странное местечко, как мы поняли, имевшее некий сакральный смысл – что-то вроде небольшого пустыря в форме круга с диаметром метров в двадцать, обсаженное по краям деревьями – дубом и липой, считавшимися у древних ливов священными – про это мне сказал Шульц, я насчитал одиннадцать деревьев, место для двенадцатого имелось, но оно было пусто – абсолютно голая земля, что резко контрастировало с остальной поляной, буйно заросшей травой. Полагаю, какие-то современные местные друиды или ведуны вытоптали его во время ритуальных плясок – кто знает, может, и языческих… Я встал посреди круга и задрал вверх голову, прямо надо мной где-то высоко-высоко над кронами деревьев сиял клочок голубого неба и оттуда в темень вдруг забил пучок живительной энергии – я внезапно ясно ощутил его воздействие.

Не стану тратить время и подробно описывать, как мы вечером добрались до Риги, как заявились в «Шкаф», к тому времени набитый, точно селедками в банке, желающими промочить глотку, как Шульц, не жалея денег закатил по случаю моего отбытия никому не нужный банкет, а потом не на шутку расчувствовавшийся и не желающий со мной прощаться, снова напился до чертиков. Скажу честно, что и у меня самого глаза были на мокром месте, однако я твердо стоял на своем намерении возвратиться домой, поэтому строго-настрого запретил Шульцу сопровождать меня и отправился в сортир один, а он остался за стойкой бара допивать пойло и проливать пьяные слезы.

Распахнув дверь в туалет, я обмер, вот так номер – Янсонс снова удивил тем, что теперь, сидя за своей конторкой, он безмятежно пил кефир из початой бутылки. Забыл сказать, что три дня тому назад, когда я бочком вышел из кабинки и благополучно очутился в семьдесят втором году, туалетного работника на месте не обнаружил. Впрочем, его отсутствие по утрам – дело для меня уже стало привычным, похоже, он всю жизнь проработал исключительно во вторую смену, так, видать, ему сподручней. И теперь выходило, что в этом времени я его видел впервые… Ну, что сказать – помолодел, помолодел старый курилка, на черепе вырос седой ежик, здоровый румянец на упитанных щеках, а сам облачен в цивильный костюм с орденскими планками на груди – аж в три ряда – должно быть маскируется под отставного полковника, само собой, Советской армии, а какой еще? – только армии-победительницы, водрузившей знамя Победы над Рейхстагом…

Я всучил ему квитанцию. Он ее принял без слов, только вытер тыльной стороной руки белые усы над губами, так же молча ознакомился с датой на обороте бумажки, не проявляя никакого интереса и потом небрежным жестом показал мне на открытую дверцу свободной кабинки. Что ж, вот и закончились мои приключения… Я не спешил с известным алгоритмом, но делал все почти машинально, мысли мои блуждали уже далеко, предвкушая скорую встречу с родным домом и дядей, по которым я здорово соскучился, мне осталось только слить воду, дернув за ручку, висевшую на медной цепочке… И тут случилось непредвиденное – едва я взялся за рукоятку, почувствовав под горячей потной ладонью приятный холодок фаянса, потянул ее вниз, как раздался оглушительный треск одновременно вылетевших из стены стальных болтов, удерживающих сливной бачок, который сорвался и, падая на пол (благо, я успел увернуться, чтобы он не расколол мне голову) обдал меня по пути с головы до ног ледяной водой…

Я интуитивно зажмурил глаза, а когда раскрыл, с ужасом осознал, что с головой погрузился в некий водоем – очень глубокий – ногами дна не достать. Мне удалось вынырнуть и судорожно глотнуть воздуха. Темень вокруг стояла непроглядная – ни зги не видно. Я успел еще раз глубоко вдохнуть, как вновь меня утащило под воду. Промокшая одежда сковывала движения, да и рюкзак, также изрядно хлебнувший воды, будто доверху набитый кирпичами, тянул меня на дно. Не в силах сопротивляться тяжелой черной воде, я тонул. Помощи ждать было неоткуда, как говорится, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Как ни странно, эта затертая фраза прибавила сил, и я продолжил конвульсивно двигать руками и ногами, безрезультатно барахтаясь на одном месте. Если честно, пловец я – никакой, здесь мне нечем похвастать. Но тут выбирать не приходилось, если хочешь выжить – шевели конечностями, и я последовал примеру пресловутой лягушки из сказки. Чудом мне удалось освободиться от рюкзака, скинул его с плеч, не заботясь о том, что прощаюсь с ним навсегда. Двигаться стало значительно легче, тогда я снова попытался вынырнуть, и в тот момент, когда голова оказалась над поверхностью воды, вдруг ярко блеснула молния, ослепив меня, и я окончательно потерял ориентацию, не видя ничего, кроме воды. Куда это я попал, в каком таком море очутился? Секунды через три так громыхнуло, что почудилось будто небо надо мной раскололось пополам. Я продолжал неистово барахтаться. С неба тоже лило будь здоров как – там, где я теперь обретался, природная стихия разгулялась не на шутку. Снова блеснуло. На сей раз глаза выхватили из темноты диковинный объект – то ли футбольные ворота, то ли гимнастический снаряд, я имею ввиду перекладину, и с облегчением понял – впереди меня берег, я не в открытом море, и как мог постарался плыть, вскоре ноги нащупали спасительное дно. Шатаясь и беспрерывно плюхаясь в тяжелую маслянистую воду, я наконец-то выбрался на заболоченный берег, изрядно поросший осокой. Некоторое расстояние я преодолел ползком, оставляя за собой потоки воды, острые стебли осоки царапали лицо и руки, однако боли я не ощущал. От счастья сердце стучало так, что готово было выпрыгнуть из грудной клетки: я – живой, живой… И с этой единственной мыслью прильнул к мокрой траве – последние силы оставили меня.

Я погрузился то ли в сон, то ли в забытье, еще не ведая того, что скоро, с восходом солнца и открытием главных городских ворот я с ужасом узнаю от местных автохтонов – немецких бюргеров, обитающих в Риге едва ли не с первого дня ее основания, что попал в…

Год господень 1225. Мир

…для меня перевернется вверх тормашками после сногсшибательного известия, все былые стереотипы рухнут в одночасье… Сейчас, по прошествии времени, могу скаламбурить: мир для меня перевернулся одновременно с опрокинутым вверх дном сливным бачком в сортире. Тогда же острить в моем катастрофическом положении было дико и глупо, я и не стану пытаться, находясь в полном ступоре от услышанного.

…А пока я пребывал в счастливом неведении. Сколько я пролежал на берегу? Точно не могу сказать. Может, пару минут, а может час, если не три, хрен его знает… Очнулся от того, что меня трясло в ознобе – зуб на зуб не попадал – одежда-то вся мокрая, и воздух холодный-прехолодный, почти как осенью. К тому же продолжал лить дождь, но гроза уже ушла – грохотало далеко в стороне, там же в черном небе время от времени мелькали отблески молний. Еще толком не сознавая, на каком свете нахожусь, вспомнил, как молния осветила чудные ворота, и двинул в ту сторону. Шел осторожно, наощупь, но все же растянулся во весь рост, внезапно споткнувшись о попавшийся на пути приступок. Я уже говорил, что темень стояла непроглядная, и треклятый дождь лил не переставая, как из ведра, нескончаемые потоки текли по лицу, застилая глаза. Упал я не на мокрую траву и не на голую землю, размякшую от дождя, а на что-то чертовски жесткое, и поэтому больно расшиб себе колени и локти. Судя по всему, наткнулся на каменный постамент или цементный фундамент. Поднимаясь на расшибленные колени, макушкой задел что-то болтающееся надо мной – легко так задел, но все равно душа от страха ушла в пятки, и я отпрянул в сторону. Пригляделся и с большим трудом разглядел перед собой темные контуры мерно покачивающегося предмета – уловил движение или скорее почувствовал его шестым чувством, чем разглядел сквозь ненастье и темень… Протянул руку… Осторожно потрогал… Только самый низ… Не сразу, но все же догадался… то были широкие босые ступни в грубых мозолях, гнилые и ледяные на ощупь… ВИСЕЛЬНИК!.. Я мгновенно отдернул руку, одновременно крик ужаса вырвался из глотки, ему вторило эхом злобное карканье потревоженного мной ворона, известного пернатого посредника между Жизнью и Смертью, видимо дрыхнувшего на виселице по соседству с покойником. Раздался резкий шум хлопающих крыльев, и за компанию с вороном я тут же рванул от страшного места, но не пробежал, наверное, и десяти шагов, как снова упал, споткнувшись о некую кучу или невысокую горку… На этот раз приземление оказалось более мягким – руки и ноги, не встречая особых препятствий, довольно легко и глубоко погрузились в нечто множественное, округлое, мокрое и скользкое, напоминавшее пирамиду, сложенную из порожней тары в виде горшков фаянсовых или керамических, черт его разберет, каких именно… И как только я со всего маху въехал в эту кучу, услышал, как предметы с легким постукиванием покатились вниз наперегонки друг за дружкой. Я взял в руки один из горшков, поднес его прямо к глазам и, хотя было темно, как у черта за пазухой, все же смог разглядеть, что это никакой не горшок, а… оскаленный череп, отливающий в кромешной тьме мертвенной белизной! И как только я врубился в происходящее, черепок тут же выпал из рук и со знакомым уже стуком покатился вдогонку за дружками, а из глубин моей поверженной от ужаса души исторгся первобытный душераздирающий вопль, истошно огласивший ближайшие окрестности.