Косые тени далекой земли - Осака Го

– Об этом придется спросить у него самого.

– Старческий бред. У тебя наверняка должны быть другие основания считать, что этот человек – тот самый Хоакин. Давай выкладывай.

Маталон встал:

– Спасибо за водку.

– Постой. Все выспросил и пошел, а? Сам и рта не раскроешь? Нет, мы так не договаривались.

– Я честно рассказал вам все, что знаю. А уж верить мне или нет – дело ваше.

– Где он живет, этот твой Хоакин? – торопливо спросил Жаботин.

На лице Маталона мелькнула усмешка.

– Что-то на вас не похоже – верить во всякие басни. Желаю вам спокойной ночи.

Маталон направился к выходу.

– Маталон! Стой. Я не отпущу тебя, пока ты не скажешь мне, как его найти.

В голосе Жаботина послышалась новая нотка, и Маталон, остановившись, обернулся к нему.

Жаботин все еще сидел в кресле, не меняя позы, но в руке юге появился небольшой пистолет.

– Что это значит?

– Ты вытянул из меня всю информацию и уходишь. Ты ведешь себя совершенно бесчестно. Не важно, тот это Хоакин или нет, но ты должен сказать мне, где он живет. А что делать дальше – мы с тобой посоветуемся и решим. Идет?

– Например, о том, как поделить слитки, если они найдутся?

Жаботин закашлялся.

– Ну да, и об этом тоже. Если там и вправду шесть тонн, то вполне хватит каждому.

Маталон широко развел руками:

– Тогда спрячьте ваш пистолет. Меня чрезвычайно раздражает, когда мне угрожают оружием.

Жаботин покачал головой:

– Только после того, как ты назовешь адрес Хоакина.

Маталон пристально посмотрел Жаботину в глаза. В его груди закипел гнев.

– До того, как ты взялся за пистолет, я, может быть, и рассказал бы тебе, но теперь уже поздно. Теперь я не такой сговорчивый.

Жаботин облизнул пересохшие губы. Его испугал изменившийся тон Маталона.

– Я ведь могу дать знать в твою организацию, – проговорил Жаботин, стараясь придать голосу грозные интонации, – что ты пытался нагреть на мне руки.

Маталон усмехнулся:

– Ладно, тогда я доведу до общего сведения, что КГБ финансирует и снабжает нас оружием. Устраивает?

Жаботин вздрогнул.

Маталон продолжал:

– Так или иначе, я к своей организации не так уж привязан. Я – просто наемный убийца и работаю ради наживы. Ни идеология, ни любовь к родине меня не держат. Я могу распроститься со своими соратниками в любую секунду. Но с тобой – все иначе. Тебе приходится считаться с КГБ, приходится думать, как выжить в этой организации. И я полагаю, ты отдаешь себе отчет в том, насколько трудно это стало сейчас, после перемен, которые летом начались в твоей стране, да и вообще во всей Восточной Европе. Да что там КГБ – сейчас коммунизм стоит на краю гибели. Так что займись своим бревном в глазу.

Жаботин скривил губы в ухмылке:

– Ну, прямо целую речь произнес. Я, знаешь, тоже не из терпеливых. Давай выкладывай адрес Хоакина. Не скажешь – стреляю. И не думай, что я шучу, Маталон.

Маталон, будто ненамеренно, опустил руки. Из рукава пиджака в руку скользнул нож.

– У тебя и выстрелить не получится. Чтобы убить человека из пистолета двадцать второго калибра, нужно всадить в него минимум три пули, причем в упор. А пистолет у тебя без глушителя. Выстрелы непременно услышат. Особенно в этом здании – здесь ведь так тихо.

У Жаботина выступил пот на лбу.

– Мой пистолет стреляет не громко. Все будет в порядке.

– Нет, не думаю. Тебе нужно как минимум приставить к дулу вон ту подушку.

Маталон показал левой рукой на диван.

Жаботин, не удержавшись, мельком взглянул в сторону дивана.

Этого момента Маталон не упустил. Молниеносно повернув правую руку ладонью кверху, он метнул нож в Жаботина.

Когда нож по самую рукоятку вонзился ему в грудь, Жаботин испуганно дернулся, пытаясь приподнять пистолет.

Андреу Нин лежал на кровати.

Его тело походило на куклу из папье-маше, об которую мяли помидор.

Кирико раздраженно бросил плоскогубцы на стол.

Рикардо поднял Нина за плечи и силой усадил на стул. С окровавленных губ сорвался еле слышный стон. За вспухшими багровыми веками едва-едва можно было различить блеск глаз.

В его взгляде по-прежнему чувствовалась сила.

«Вот ведь какая сила духа!» – восхищенно подумал Кирико.

Во время допроса, продолжавшегося пятнадцать часов без перерыва, Нин без стона вынес жестокую физическую пытку. Он не только не пожелал сознаться добровольно, но и под пыткой не признался ни в едином предъявленном ему обвинении.

Сейчас его тело было совершенно изуродовано: ногти содраны, волосы выдраны с корнем, уши и нос – вывернуты плоскогубцами.

Кирико, Рикардо и Мария получили приказ от главного следователя Карлоса Контрераса пытать Нина. Карлос утверждал, что даже самые твердые упрямцы под пыткой рано или поздно сдаются.

Однако за эти несколько дней Кирико усвоил – был как минимум один человек, который не подходил под это утверждение.

Ему не верилось, что Карлосу удастся сломить Нина, который до сих пор стерпел все, что с ним делали. Карлос явно недооценил его.

Андреу Нин, руководитель Объединенной рабочей марксистской партии, был арестован неделю тому назад в Барселоне и тайно переправлен сюда, в город Алькала-де-Энарес.

Этот городок, находящийся в тринадцати километрах к востоку от Мадрида, знаменит тем, что в нем родились Мигель де Сервантес и президент Республики Мануэль Асанья.

Когда в Испании вспыхнула гражданская война, здесь был оборудован специальный аэродром для русской военной авиации и штаб НКВД.

В Москве за последний год многих большевиков – старых членов партии – по сфабрикованным делам отправляли под суд и одного за другими предавали смертной казни. Так, например, Зиновьев и Каменев, то ли не выдержав бесконечных допросов, то ли пытаясь хоть чем-то облегчить участь своих семей, признались в преступлениях, которых не совершали.

Сталин без разбора репрессировал всех своих друзей, которые, как он опасался, могли повредить его положению.

Для Сталина, который, используя Испанскую коммунистическую партию, стремился взять под контроль саму Республику, рабочая марксистская партия была всего лишь досадной помехой.

Хотя она и была партией коммунистического лагеря, она открыто выступала против Сталина и таким образом стала его заклятым врагом. Руководство Коминтерна, смотревшее Сталину в рот, объявило руководителей этой партии троцкистами и осудило их как предателей, сговорившихся с фашистами.