Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в ХIХ в. - Полина Венгерова

Если в других городах Литвы еврейская традиция еще полностью сохранялась, то в Ковно она уже была довольно сильно расшатана. К моменту нашего приезда там уже вовсю расцвело просвещение, и новые идеи находили себе восторженных адептов. В прогрессивных еврейских домах, особенно в богатых купеческих семействах, где отцы и сыновья поддерживали деловые контакты с Германией и часто пересекали границу в обоих направлениях, царило ренегатство. Собственно говоря, сохранилась только кошерная кухня.

Мужчины больше не чтили святость субботы и не прерывали ради нее неотложных дел. Если прежде еврей, по словам Гейне, всю неделю жил как пес и только в субботу превращался в принца[306], а в седер-Песах — в князя, то мужчины второго поколения, в сущности, круглый год жили как псы, носились без отдыха и покоя, вечно в трудах и заботах. Их дух не возносился в небесные сферы, а плоть больше не восстанавливала потерянных за неделю сил в строгом спокойствии субботы. Теперь по субботам царило странное неспокойное настроение. Правда, женщины, всем сердцем привязанные к старым порядкам, еще творили молитвы, зажигая в пятницу субботние свечи. Но просвещенный господин супруг прикуривал от них сигару[307], и лицо жены, всегда такое ласковое, искажалось болезненной усмешкой. С тем же радушием, с каким хозяин дома некогда приветствовал субботнего ангела, он встречал теперь своих приятелей, явившихся сыграть в преферанс. Пусть на столе еще стоял кубок благословения, наполненный вином. Но никто не пригублял его. Он стал символом. Вот перченая рыба — другое дело, ренегатство еще не зашло так далеко, чтобы отказаться от пятничного ужина. И брохес[308] еще сохранились. Разве что служанка подавала их аккуратно нарезанными в хлебной корзинке. Место субботних песнопений заняли забавные истории, юморески, неисчерпаемые еврейские анекдоты. Игра в карты могла затянуться до глубокой ночи, ибо рано утром господ больше не ожидали в синагоге к утренней молитве. Слуги-христиане могли спокойно отправляться спать. Суббота не мешала теперь господам собственноручно гасить свечи. В субботу вставали раньше, чем обычно, ведь в канун воскресенья надо было переделать особенно много дел, но и в воскресенье было полно работы. Ибо последние остатки национального упрямства все-таки мешали еврейским мужчинам отдыхать в христианский праздник.

Разумеется, и отношения полов существенно изменились. Устраивались, например, танцевальные вечера, в которых принимала участие не только молодежь, но и женатые мужчины и женщины нашего поколения. То, что молодые девушки возвращались с вечеринок домой в сопровождении мужчин, стало обычным явлением. При таких обычаях в домах, где были взрослые девушки, стали появляться молодые люди. И в разговорах появилось больше свободы. Священный восторг, с каким прежде воспевали библейскую идеальную жену, эйшес хайиль, уступил место обожанию какой-нибудь модной опереточной дивы. Новое поколение было не чуждо цинизма.

И конечно, в столь просвещенных кругах изучение Талмуда полностью прекратилось. Находились, правда, романтики, неспособные преодолеть свою отсталость, они продолжали изучать Талмуд и отправляли детей к учителю-талмудисту. Но среди «образованных» такие встречались крайне редко.

Даже некоторые вполне правоверные родители считали необходимым дать детям европейское образование и отпускали их на учебу в столицу. Они ставили сыновьям лишь одно непременное условие: чтобы те ели только кошерное. Иногда это приводило к ситуациям прямо-таки анекдотическим. Вот один анекдот.

Однажды очень набожные родители отправили своего сына учиться в Петербург. А спустя некоторое время послали туда его приятеля-христианина, чтобы тот проверил, исполняет ли его друг данное родителям обещание. Вернувшись из Петербурга, приятель успокаивает родителей, говорит, что сам обедал с их сыном и видел, что тот ест только кошерное. «А что вам подавали?» — интересуются родители. «Кошерную зайчатину[309], — отвечает приятель. — Ваш сын сказал, что этого зайца зарезал шойхет (еврейский мясник)».

Обстоятельства, о которых я здесь рассказываю, были, конечно, характерны только для так называемых «верхних» слоев. Впрочем, когда суд истории установит свою табель о рангах, кто знает, где со временем окажется верх, а где низ. Так или иначе, крупные культурные преобразования не сразу захватывают целую нацию. На поверхности процессы культурного разрушения и наслоения идут быстрее и заметнее. Но в недрах нации они часто вообще не происходят или приобретают странные формы. И всегда протекают более медленно.

То же было и в Ковно.

В то время в другой части «просвещенного» Ковно, за мостом через Вилию, жили и действовали люди, которых изменившиеся обстоятельства привели на прямо противоположный путь. И они нашли верных спутников в евреях маленьких городков губернии. Их целью стала аскеза[310]. Это были маленькие люди, но великие подвижники. Их величие заключалось в знании Талмуда, в великодушии, любви к ближнему, в скромной самоотверженности. Они свели к минимуму свои потребности в пище, питье и одежде. Но их идеальные цели были грандиозны. Они проводили дни и ночи в размышлениях над Талмудом. Припав к священному источнику, они пили из него с неутолимой жаждой.

Сначала в эту группу аскетов входило всего десять человек. Пристально наблюдая жизнь и учебу молодого подрастающего пролетариата, они мягко, но настойчиво задавали направление его развитию. Позже, найдя достойных единомышленников, эти мужи основали союз, задачей которого была проповедь аскезы. Они презирали любое наслаждение жизнью. Этот мир они воспринимали всего лишь как переходную ступень к лучшему, высшему, более чистому бытию. А потому следовало тщательно обдумывать каждый шаг, каждый поступок. Трижды в день они молили Бога о прощении невольных грехов.

Еврейский пролетариат гетто, изнемогавший в борьбе за существование, тянулся к этим проповедникам. Особенно увлеклись движением молодые талмудисты орем-бохерим. Поначалу проповеди о наказании за грехи происходили в предвечерние часы, старые и молодые слушатели битком набивались в синагогу, словно в канун Йом-Кипура. Все плакали и от всего сердца умоляли Бога о прощении.

Во главе движения стоял знаменитый реб Исроэл Салантер[311] (Липкин), чье душевное величие делало его равным Хилелю[312]. Он был строг к себе и полон несказанной любви к другим. Он боролся за чистоту нравов, но считал, что аскеза никогда не должна вырождаться в разрушение жизни. Все это происходило в 1855 году, когда свирепствовала опустошительная эпидемия холеры. Народ постился в знак покаяния, ибо страшная болезнь воспринималась как Божья кара. Но так как рабби Салантер опасался, что добровольно возлагаемые лишения могут нанести народу непоправимый вред, он после утренней молитвы на Йом-Кипур вышел в синагоге с куском пирога в руке и съел его на глазах у всех. Этим примером он хотел подвигнуть народ к такому же поведению. Реб Салантер был истинным учителем народа, ведь его воспитали реб Хирш Бройде и реб Зундель.