Готовься к войне - Андрей Рубанов

— И поэтому вы расстались.

— Не поэтому. Расстались, и все. Она мне надоела, и я перестал ей звонить.

— Ты испугался, что тебе понравится связывать и мучить.

— Думаешь, я скрытый садист?

— Возможно.

— Никогда об этом не думал.

— А ты подумай, — сказала рыжая (она явно не собирается шутить и смеяться, обескураженно понял Знаев). — Ты огнепоклонник Ты молишься войне. Вся твоя жизнь — насилие над собой. Ежедневное. И очень жестокое. Ты сам себя надрессировал, зажал в рамки. Ты — насильник, а объект твоего насилия — ты сам… Что это за звук?

— Звонок. Главные ворота. Пойдем посмотрим…

С черно-белого экрана на банкира смотрела искаженная физиономия Солодюка.

— Вот и он, — поморщившись, сказал Знаев. — Узнаешь?

— Нет.

— Это из-за него я собирался сломать твою финансовую карьеру… Побудь в спальне. Я должен с ним поговорить. Я быстро.

Вышел на крыльцо, сунул руки в карманы — помещик посреди персонального поместья — и смотрел, как подкатывает, рыча, черный внедорожник с лобовым стеклом, едва не наполовину заклеенным разнообразными пропусками, из которых самый серьезный — исполненный, естественно, в цветах национального флага — разрешал «круглосуточный проезд на территорию Дома отдыха ветеранов правоохранительных органов Московской области». Можно было не сомневаться, что ксива изготовлена на цветном принтере после десяти минут ковыряния в носу.

Солодюк что-то коротко сказал оснащенному черными очками шоферу, меньше всего похожему на ветерана органов, и неловко вылез. Достал с заднего сиденья портфель, приблизился для рукопожатия. От него пахло спиртным, табаком, потом и резким молодежным одеколоном из серии «вылей на себя и передай другому».

Вот, сказал себе Знаев, этот человек когда-то считался моим товарищем. Не другом, но близким знакомым. И деловым партнером. Почти три года вместе заколачивали копейку. Полное доверие, откровенные беседы, совместные проекты. Общие планы и взгляды. Я рассчитывал на него, он — на меня. Бывало, что я от него зависел. Бывало даже, что я ему завидовал: он умел проделывать совершенно недоступные мне трюки. Например, за ночь придумать названия для пятидесяти фирм, найти мастера-гравера, договориться с ним и к утру принести пятьдесят круглых резиновых печатей несуществующих организаций. А сейчас, спустя десять лет, я понимаю, что у нас нет ничего общего, и одновременно не понимаю, что могло быть общего раньше. Ну да, конечно: я из него вырос, перешел на другой уровень, освоил новые территории, а он не смог, остановился в развитии, не хватило терпения, смелости, энергии. Но чтоб до такой степени?! Чтоб чувствовать теперь не печаль и жалость, а изумление и отвращение? Не к нему — к себе тогдашнему? Как можно было сотрудничать с обладателем этих вот пушистых белых ресниц, жирной шеи и белых, неприятно все время шевелящихся пальцев? Сколько он заработал за свою карьеру? Гораздо больше миллиона. И до сих пор, в свои без малого сорок, таскает золотой браслет.

— Птички поют, — угрюмо сказал Солодюк, оглядываясь.

— Могут себе позволить, — ответил банкир. — Пошли в дом.

— Разуваться надо?

Знаев почему-то предположил, что, если бывший партнер снимет туфли, в комнатах запахнет ногами, и отрицательно качнул головой. Гость переложил кейс из руки в руку. Банкир решил все-таки проявить дружелюбие, хотя бы дежурное, и хлопнул его по плечу.

— Ты похож на иллюстрацию к знаменитой поговорке.

— Какой?

— Не в деньгах счастье.

Гость слюняво фыркнул.

— Тогда в чем оно?

— А его вообще нет, — сказал Знаев. — На свете счастья нет, а есть покой и воля.

— Воля. Хорошее слово. Самое для меня сейчас главное…

Знаев понял: собеседник ждет уточняющего вопроса, чтоб тут же запустить свой монолог, рассказ, или что он там приготовил. Поэтому банкир никакого вопроса не задал. Пусть предназначенное для его ушей сообщение побудет пока внутри собеседника.

Тем временем сам собеседник, уже приготовившийся и даже набравший в грудь воздух, догадался, что его монолога не хотят, переступил с ноги на ногу и осведомился:

— Где у тебя можно присесть?

— Нигде. Только на кухне.

— Такой большой дом — а мы будем говорить на кухне?

— А мы будем говорить?

— Хотелось бы. Есть, о чем.

— Тогда подожди.

Знаев нажал кнопку — стеклянная стена сдвинулась в сторону, — вышел на террасу и принес плетеный стол и кресло. Солодюк наблюдал внимательно, с завистью. Последний раз банкир был в гостях у старого приятеля около года назад, он помнил, что тот живет довольно бедно. Но не от бедности, а от хронической неорганизованности. Грязновато было в квартире, скрипели дверные петли, в углах валялись цветные журналы и громоздились коробки с барахлом, в прихожей обильно свисали со стен какие-то прожженные сигаретами куртки. В хороший год Солодюк зарабатывал до ста пятидесяти тысяч долларов (сам хвалился), доходы вполне позволяли ему построить не менее удобный и просторный особняк, однако он ничего не построил. Зарабатывать умел, а строить, создавать — нет.

Он открыл портфель и стал выкладывать пачки. Нарочито аккуратно помещал перед собой ровными рядами. Тихо объявил:

— Здесь все. Извини, что мелкими купюрами.

— Понимаю, — усмехнулся банкир. — Крупные ты приберегаешь для клиентуры. А Знайка — свой человек, ему можно и мелочью отсыпать…

Солодюк вздохнул и сел, развязно толкнув животом стол.

— Кончилась моя клиентура. У тебя выпить есть?

Банкир достал бутылку и стакан. Вчера он наливал рыжей из того же флакона и сейчас подумал, что поить засранца двенадцатилетним скотчем — перебор, однако тут же устыдился собственной скаредности и плеснул от души.

— За успех твоего бизнеса! — произнес визитер и шумно проглотил. Тут же вытащил сигареты. Не спрашивая разрешения, закурил, с ненавистью посмотрел на пачки сторублевок, бросил сверху ладони и стал перебирать пальцами, имитируя игру на клавишах. Стакан был, конечно, не первый и не второй, за сегодня это был наверняка третий стакан, если не четвертый; веки торговца черным налом стали часто падать, глаза налились красным.

— Я думал, я смогу, — сообщил он, окутываясь дымом. — Я думал, выдержу… Но я не могу. Я, Знайка, принес тебе беду. В твой большой красивый дом. Говна лопату притащил. Потому что сам такой. Прости меня, если сможешь. И дай пепельницу.

— Тряси в стакан.

— В стакан? Зачем, я из него пить буду… Ты не пьешь? Да, ты же не пьешь! И не куришь. С тобой неинтересно, Знайка. С тобой очень тяжело… В пятницу я пришел в твой банк за деньгами, а ты ничего не дал… А деньги были — ментов.

— И что?