Провокатор - Сергей Валяев

Пожалуй, и начнем сегодня вечером. Кажется, на кинопоказе будут некоторые политиканы? Возьму их за мошну и вытрясу всю душу, которая именно там и находится.

А что делать сейчас? Пить нельзя. Читать не хочу. Бабу не могу — не могу исключительно от лени. Сколько можно пихаться со стервами в потливой похоти — все равно результат один и тот же: минутный оргазм счастья, переходящий в бесконечные проблемы. Скучно жить на свете, господа, скучно.

Что делать? Открыл окно: было начало осени, середина дня, начало, напомню, века. Вверху плыли облака. Ионизированные, они плыли гипсографическими странами, материками, островами. У меня возникло закономерное желание запрыгнуть на один из необитаемых островов, чтобы уплыть на нем в теплые хлебосольные свободные края.

А что, собственно, мешает мне это сделать?

Лучше жить на сияющем открытом коралловом острове, чем безропотно сидеть в гос. жопе. В ней, конечно, удобно, тихо, все вокруг шелковисто косматится, но уж больно воняет фекальными пирожками.

Так что, господа-мечтатели, давитесь сами собственным празднично-вонливым пирогом. А меня увольте.

Кряхтя, взбираюсь на подоконник. Плыл остров, похожий на детство. Раньше или позже все мы возвращаемся на острова, где родились. Прощай, разум! Может быть, еще встретимся. Любимый наш тост перед рюмкой: прощай, разум! Быть может, еще встретимся. Почему бы его не произнести, шагая на остров, где живут чистые души?..

Прощайте, персонализированные говноеды от буквы А до буквы Я. Надеюсь, мы не встретимся в другой, палеозоологической жизни?! Да здравствует мир моей фантазии!

По утреннему огромному цеху ТЗ спешила группа немолодых людей. Цех был пуст, гулок и безмолвен. В его пролетах ныл пыльный ветер.

Старики, ведомые Мининым, шагали по мертвому пространству труда. Молчали. Только шаркающие шаги, как птицы, взлетали за их спинами.

…Свет прожекторов уничтожил утреннюю мороку — на пьедестале ямы памятником возвышалось бронетанковое чудо. Мининские гости потеряли дар речи. Смотрели во все глаза. Наконец, чтобы сбить торжественность момента, Беляев желчно спросил, кивнув на меловую надпись:

— Ты, Ваня, звал, чтобы по бабам, что ли?

— Цыц, мутило! — повысил голос Ухов.

— Срезал, командир, — сказал Дымкин. — Твой трактор?

— Наш «Зверобой», — ответил Минин. — Светлые головушки работали. Вот пушка — строго горизонтально. В Америке такой нет. И не будет. Если только «пушкарь» туда не махнет. А он махнет. Сидит безработный с минимальной зарплатой. А у него жена, ребенок, теща-баба… А-а-а! Что говорить! — в огорчении махнул рукой. — Вредительство…

— Однако зверюга в полной красе! — цокнул языком Ухов.

— В одном экземпляре, Леха. — Минин ходил вокруг своего детища, был похож на экскурсовода. — Пятьдесят тонн живого веса, бронь до 500 мм, многослойная, как пирог, а между листами стали синтетический материал. Определить расстояние до цели с точностью до нескольких сантиметров позволяют лазерные дальномеры. Дымыч, это для тебя как наводчика. Так вот, данные с этих приборов автоматически вводятся в баллистический вычислитель, который, кроме того, учитывает изменение расстояния и углов между танком и целью, температуру заряда выстрела, изношенность ствола пушки, направление и скорость ветра, температуру воздуха, атмосферное давление… А главное уникальная система электромагнитной защиты…

— А гальюн там есть, командир? — вмешался некстати Беляев.

— И большой, — обиженно буркнул Минин. — Утопиться тебе, Шура, хватит.

Дымкин обнял за плечи боевого товарища:

— Ваня, ты не обижайся. Волнует Саню гальюн, как могилу гроб.

— Братцы, я ж всей душой! — Беляев панибратски хлопнул бронированного зверя. — Такую пукалу бы нам на войну… Какие там «тигры», «пантеры», «фердинанды»! — Вдруг насторожился: — Ваня, а как ты его обзываешь?

— «Зверобой», — недовольно ответил Минин. — А что?

— Не по-нашему, командир, — задумчиво проговорил Беляев. — Не по-русски. Леха, что, не так? Дымыч?

— Вроде не германцы, — согласился Ухов. — Не эти… янки, мать их Америка.

Старик Беляев беспокойно огляделся по сторонам — метнулся к ведру со смолоподобным варевом. Минин лишь успел протестующе вскрикнуть, а его боевой товарищ уже карабкался по раскладной лесенке. Потом утопил кусок ветоши в ведре и, скрывая меловую надпись, влепил на легированной стали грубое и зримое: Т-34.

И закричал что-то радостно-победное. И показалось, что боевая машина вместе со славным именем приобрела окончательную мощь и боеспособность.

Итак, я заскучал. Открыл окно: было начало осени, середина дня, начало, напомню, века. Облаков не было. Из мокрой мешковины низкого неба сочилась суглинистая жижа. Прохожие привычно и обреченно вмешивали в подвижную грязь свои неопределенные, поверженные судьбы. Я закрыл окно: рабы не нуждались в моем сочувствии. Сочувствие унижает. А наши рабы горды, что они рабы, хотя, разумеется, ни один из бредущих под нормативной жижей таковым себя не считает. И они правы: каждый человек, как и нация, имеет право на самоопределение. Быть может, им нравится такая содержательная, необременительная, конвоированная жизнь. Так что простите меня, истеричного негодяя. Когда переполнен мочевой пузырь, очень хочется облегчиться. Зря закрыл окно — никто бы и не заметил моей божьей росы.

Делать нечего, иду в смещенный, простите, санузел. Про унитаз говорить не буду — говорил. Стандартный приемо-сдаточный предмет. Поговорим об умывальниках. Прежде всего умывальник удобен по своим объемным формам, затем, как правило, он находится над уровнем моря, то есть мужских гениталий, что совсем облегчает дело их обладателю. Главное, вовремя расстегнуть ширинку. И удовольствие получишь, любуясь на себя в зеркало, и штанину не забрызгаешь; я уж не говорю об унитазе, ванне, тазах и проч. Надо соблюдать гигиену не только тела, но и души, господа.

Снова принимаю душ, теперь предельно горячий, смываю нечисть бывшей производственно-ударной работы над фильмом под названием «Обыкновенная демократия». Скандальный фильмец, надо признаться, получился, идея которого проста, как полено: нет и не было у нас демократии, один лишь царственный пук о ней.

Директор картины Классов-Классман во время просмотра в Доме кино готовил семитские запястья для наручников. А дома, как он потом признался, его ждал фанерный чемоданчик с вещичками для неурочной поездки в холодный Магадан. Балда, он так и не понял, что власть ослабла до такой степени, что боится собственной тени. И весь этот треп о сильной руке лишь попытки кроить козью морду трепетной интеллигенции. А поскольку я себя к ней не причислял, то никаких отрицательных чувств не испытывал, кроме радости жизни.

Конечно, прекрасно, что я не стою за фрезерно-токарным станком или не махаю кайлом на рудниках. Как говорится, Бог миловал, и теперь имею возможность создавать мифы о нашей удивительной и прекрасной эпохе всеобщего иждивения, лени и мартирологических прожектов.