От любви с ума не сходят - Ольга Арнольд

Кто мог быть этим злоумышленником, который поджидал меня именно там и тогда, где и когда я должна была непременно появиться? Этот человек знал, что я в этот вечер дежурю, более того, он знал, что я пошла в приемное отделение. Вызов был неожиданным, его нельзя было подстроить; значит, за мной либо следили, либо… не так уж много народу знало, куда меня вызвали на консультацию, и среди них был Володя, который спас меня из рук убийцы или… или сам ударил меня, а потом, завидев санитара с каталкой, испугался и выступил в роли моего спасителя.

К тому же - не слишком ли много он знал об Але для простого знакомого, «желторотого интерна»? И его странные слова о чувстве вины перед Алей, о том, что если бы он был повнимательнее, то она была бы жива, сказанные вчера в этой самой комнате? И то, что он все время отметает личные мотивы убийства Али, подводя нас с Эриком к мысли о том, что это дело рук Сучкова - разве это не странно, или, другими словами, - не подозрительно?

Нет, ответила я себе, отбрасывая в сторону тюбик с гримом, нет! Что бы мне ни говорили факты, что бы мне ни говорили мои собственные глаза - я никогда не поверю, что Володя на это способен. Я помню тепло его тела, ту ласковую бережность, с которой он нес меня на руках, и, главное, те необыкновенные ощущения, которые я испытала, находясь в полузабытьи.

А его поцелуй - никогда не поверю, что мужчина, который так меня поцеловал, может быть в меня не влюблен. И тем более что он пытался меня убить… Я буду верить только тому, что говорят мне мои чувства и моя интуиция.

В больнице о происшествии со мной поговорили денек-другой и благополучно забыли. Общепринятая версия была такова: какой-то возбужденный псих или алкаш сбежал из приемного покоя и бродил по больнице - а на меня напал потому, что я на него наткнулась. Куда он делся потом? А кто его знает: скорее всего, поплутав еще немного, выбрался наружу - и был таков.

17

Можно было ожидать, что после этого достопамятного вечера наши отношения с Володей вступят в новый этап, но этого не случилось. Вернее, они изменились, но совершенно в иную сторону - и в этом был виноват не кто иной, как мой бывший, вернее, несостоявшийся супруг.

Как всегда, Витя нагрянул как снег на голову. Он, разумеется, не позвонил заранее по телефону, а поехал сразу ко мне домой и изнасиловал дверной звонок, пока я его не впустила, опасаясь за целостность моей и так трещавшей по всем швам головы. Увидев меня, он ужаснулся и даже отпрянул (и я была в глубине души рада, что мне удалось его напугать), но очень быстро взял себя в руки и начал распоряжаться. В четыре часа дня, когда усталый Володя (он отдежурил за меня ночь и днем занимался не только своими, но еще и моими пациентами) со скромным букетиком цветов показался на пороге, его по-хозяйски встретил Витя. Он на этот раз обошелся без купального халата, не дала я ему переодеться и в тренировочный костюм (ненавижу эту привычку - ходить дома в «Адидасе», тем более - в чужом доме!), тем не менее серый свитер ручной вязки придавал ему домашний вид. Широко улыбаясь, он пригласил Володю войти:

- Вы, наверное, из больницы? Я Виктор, Лидин муж. Лида, к сожалению, плохо себя чувствует, я уложил ее в постель. Что у вас за психи такие буйные? Когда Лида переходила на эту работу, мама ее мне клялась и божилась, что у нее будут такие же тихие пациенты, как и в Питере. Не представляю себе, когда она будет в состоянии выйти на улицу! Ну ладно, я уже позвонил к себе на фирму, что вынужден задержаться в Москве.

К сожалению, я в это время как раз дремала у себя на софе и звонка не услышала; меня разбудил голос Виктора, который в своем преувеличенном радушии говорил чересчур громко. Все еще сонная, прижимая к голове грелку с растаявшим льдом, я, запахивая на себе халатик, выглянула в прихожую - и поймала на себе взгляд Володи, тут же приморозивший меня к полу. Сухим тоном, как будто обращался к совершенно постороннему человеку, он произнес:

- Я сожалею, Лида, что вчерашний день обошелся тебе так недешево - но, как я понимаю, о тебе есть кому позаботиться. Выздоравливай быстрее, - и, положив букетик астр на галошницу, он повернулся и ушел, не прощаясь.

Хотя у меня и раскалывалась голова, я тем не менее ее не пожалела и устроила Виктору дикий скандал. Дикий по моим меркам - это значит разговор не на повышенных, а, наоборот, на абсолютно ледяных тонах. Спокойно и тихо я заявила моему бывшему, что если он сейчас не уберется, я оболью чернилами все договоры и платежки, что лежат в его дипломате, а если он вообще не прекратит вмешиваться в мою личную жизнь, то мы не только окончательно поссоримся, но я никогда - никогда! - больше не скажу с ним ни слова ни по телефону, ни лично. Перепуганный Костенко схватил свой дипломат и, прижав его к груди, просил у меня прощения; это было смешно, но я не в силах была смеяться и ушла к себе, позвав за собой Гришку, чтобы он меня пожалел - у него это классно получается. Боже мой, и я столько лет прожила с человеком, который до сих пор не понимает, когда я говорю всерьез и когда - нет!

Поверил, что я вылью пузырек чернил на его драгоценные бумаги! Да вы найдите такой дом, где все еще хранят чернила… В юности у меня был один недалекий, но зато очень вредный поклонник - я как-то однажды пообещала накормить его бледными поганками; через полгода он зашел к нам домой - ни мамы, ни Али не было, и я усадила его пить чай. К моему великому изумлению, он ничего не ел - боялся, что я его отравлю. Вот и Костенко - миллиардер, а туда же… Да и Володя хорош: «Я сожалею, Лида…» Болван несчастный!

В конце концов Виктор не выдержал моего скорбного молчания и убрался, предварительно натаскав в дом кучу продуктов и оставив мне аптечку, которой хватило бы, чтобы поставить на ноги целую команду нокаутированных боксеров. Но все равно отлежаться как следует мне не удалось - от злости я уже на следующее утро встала и отправилась на работу. Появление мое в стационаре вызвало просто фурор! Еще бы: волосы, высоко собранные на самой макушке, неровными прядями падали во все стороны и обрамляли лицо - вернее, закрывали его, оставляя на виду только нос и подбородок; я была похожа на сумасшедшую старлетку или на давно нещипанного кудлатого терьера в черных очках. Но хотя бы ни синяка, ни пластыря на лбу не было видно.

Я молча зашла в свою ординаторскую и швырнула сумку на стол; Синицын, который удобно пристроился в моем любимом кресле и тихо беседовал с пациенткой, при моем появлении вскочил как ошпаренный:

- Простите, Лидия Владимировна, что я занял ваше место - но я был уверен, что вы пролежите дома, по крайней мере, еще неделю… Боюсь, что вы немного рано поднялись на ноги…

- Спасибо, Владимир Евгеньевич, что вы так радуетесь моему выздоровлению… Сидите, сидите, я пойду работать в психотерапевтический кабинет.

Больная, с которой в данный момент вел беседу Володя, была бледной молодой женщиной, впавшей в глубокую депрессию после смерти своего новорожденного малыша. Она лежала у нас уже месяц, и никто никогда не видел ее улыбающейся.

Но тут она вдруг прыснула и, давясь от смеха и закрывая лицо платком, бросилась прочь из кабинета. Ошеломленные, мы смотрели ей вслед.