На все четыре стороны - Елена Арсеньева

— Провели вскрытие, — пожал плечами Сокольский. — К сожалению,результаты заставили себя ждать. К тому же я совершенно случайно услышал, чтоодин солдат отказывается от того, чтобы ему делали уколы, сестры не могли с нимсладить. Доложить мне об этом вопиющем случае им в голову не пришло! — сердитостукнул он по столу. — Мало того, что раненый не получал должного лечения, онеще и утаивал важные сведения — невольно, конечно. В общем, я пришел к томусолдату и принялся его бранить: что это за шутки, мол?! Я его порядочнонапугал…

«Могу себе представить!» — с мрачным юмором подумала я,вспомнив, как сама холодела от ужаса под презрительным взглядом Левушки.

— Да, напугал, — усмехнулся доктор Сокольский. — А он чутьне расплакался и прохныкал: «Да не хочу я помереть, как Девушкин помер. Вонпришел ночью доктор, сделал ему укол, а после этого он и не проснулся!»Разумеется, я выспросил все в подробностях, и солдат рассказал, как мучилсяДевушкин весь день, как силился что-то сказать, как кричал «Сестрица!» да«Сестрица!», а соседи смеялись над ним. Наконец все начали засыпать, иизмученный Девушкин тоже уснул. Потом пришли на обход вы, а с вами Вадюнин.Спустя некоторое время снова явился Вадюнин, но один. Подошел прямо кДевушкину, сделал укол и тихо ушел. А дальнейшее вам известно.

— Боже мой… — схватилась я за виски. — Он понял, что яиногда отлучаюсь то в одну, то в другую палату. Принес шприц с морфием — ну да,мы как раз говорили про морфий, мол, у нас, у сестер, он есть, чтобы непопасться живыми в руки красных! — выждал, когда я ушла к офицерам, и… Убийца,убийца, гнусный…

У меня не хватило дыхания, я уткнулась в ладони и сновазаплакала. Я какая-то оказалась ужасная плакса, но меня охватила жалость кДевушкину, который был так подло убит, и к себе, несправедливо обвиненной…

Рядом послышался тяжелый вздох, и я поняла, что Сокольскийподошел ко мне.

— Я.., страшно виноват перед вами, — сказал он угрюмо. —Даже не знаю, сможете ли вы меня простить. Но даже если вы меня простите,знайте, что я никогда себе не прощу, что усомнился в вас.

Я хотела посмотреть на него, но представила, какой у менясейчас вид, после этой ужасной недели, после слез… У меня всегда лицо краснымипятнами покрывалось от слез, совершенно невозможно уродливо! И я не осмелиласьподнять голову.

Сокольский постоял, постоял рядом, потом вышел из кабинета.

Спустя некоторое время ушла и я.

* * *

Я отправилась навестить Малгожату. Она спала.

Она была умыта, переодета, тщательно перевязана. Мнесказали, что рана ее опасности для жизни не представляет.

Я была рада это слышать.

Постояла, посмотрела на нее…

Она была очень красивая даже сейчас, даже такая измученная,бледная. Я смотрела на нее и размышляла, кого вижу перед собой. Но кто бы онани была, она ранена, а я не из тех, кто способен проповедовать: «Падающеготолкни!» Я поговорю с ней потом, когда она очнется, когда выздоровеет. Но естьодно, что я должна сделать сейчас.

Я увидела уголок камизэльки, которая лежала под кроватью. Нуда, чистоплотная Зиночка выполнила мою просьбу, принесла ее в палату, однако сунутьв чистую постель «эту грязь» не решилась. Я подняла камизэльку и понесла домой.

Закрыв дверь, я принялась тщательно ощупывать загадочнуювещицу. Почему я только сейчас заметила, что одна пола самую чуточку толщедругой? Я взяла скальпель, который нарочно для этой цели прихватила вгоспитале, и принялась подпарывать грубые нитки. Да, конечно, пола толще,потому что под суконной обивкой здесь проложена двойная овчина! Зачем,интересно знать? Сейчас я узнаю зачем!

Я продолжала распарывать искусно наложенные швы, и вдруг..,вдруг на ладонь мне выскользнул длинный узкий мешочек черного шелка. В немотчетливо перекатывались камушки. Их было немного, на ощупь только семнадцать.Хм, не слишком щедро платил Малгожате «пулковник». Однако, может статься, этобриллианты в баснословное количество карат? Я не слишком-то разбиралась вкаратах и не представляла, сколько их может быть. Но смотреть на камни мне нехотелось. Пусть лежат так, как лежали. Положу их на место… Нет, лучше сначалавычищу, выстираю камизэльку, а то она выглядит кошмарно. Потом все вложу наместо, зашью и верну Малгожате. Расскажу, что нашла ее «захоронку», как она этоназывает, но не тронула ее, что все знаю о ней и…

На всякий случай я решила посмотреть, не вложено ли в«тайник» Малгожаты что-нибудь еще. И не ошиблась! Я вытащила еще один черныймешочек — более длинный, чем первый. Судя по тому, что я могла нащупать, тамлежала цепочка. Толстая, плотная, необыкновенно гибкая, однако покрытаякакими-то крохотными колючими выпуклостями, словно бы малюсенькими крючочками.

Я не выдержала: снова взялась за скальпель и все-такираспорола оба мешочка. Мне кажется, я уже знала, что увижу… И точно, во второммешочке оказалась цепочка плотного плетения, напоминающую золотую ленту, накоторой были обозначены какие-то невнятные, почти неразличимые знаки. Вроде быфигурка человека, и птицы, и какой-то крючок, напоминающий веревочную петлю…

Вот, значит, как выглядят египетские иероглифы… А интересно,Малгожата знает, что здесь написано? Ну, даже если и знает, вряд ли скажет мне.

Я вытряхнула на ладонь содержимое первого мешочка — горсткуразнокалиберных, разноцветных, грубо и по-разному обработанных камней. Но какони играли, как переливались в соседстве друг с другом, словно обретая в этомсочетании несочетаемого новую жизнь: алый рубин рядом с синим сапфиром,нежно-голубая бирюза и прозрачнейший алмаз, травянисто-зеленый изумруд идымчато-желтый топаз, зеленый редкостный гранат и черный жемчуг.., аметист..,еще какие-то неизвестные мне камни…

Я не сомневалась в том, что в руках у меня ожерельеКлеопатры. Ожерелье Жозефины. Сокровище польских бастардов Шарля де Флао играфини Анны Потоцкой!

Мне вдруг стало страшно. Как будто чьи-то прищуренные глазавзглянули на меня из тьмы… Нет, не из ночной, понятной, земной темноты, а изтьмы веков… Прищуренные, насмешливые, безжалостные глаза!

Больше всего на свете мне хотелось сейчас выбросить камни изокна — швырнуть размашисто, широко, чтобы они смешались с пожухлой, побитойзаморозками травой, с коричневой листвой, слетевшей с окрестных осин…

Но я не осмелилась этого сделать. Положу все на место иснова зашью. Пусть Малгожата сама разбирается со своими предками и их тайнами.Вряд ли она заметит, что я вскрывала ее тайник: шов прячется между овчинами, япотру его грязью, чтобы ничем не отличался от других. Я никогда не расскажу ей,что видела ожерелье!