Post-scriptum (1982-2013) - Джейн Биркин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В «Arabesque» («Арабеске») мы использовали, может быть, самую прекрасную песню, написанную в честь Сержа, удивительно целомудренную, Зази написала ее для меня, она называется «С’est comme ça» («Это так»), я пела в прямом эфире с огромным оркестром, и все вышло безупречно, настолько сильное было чувство, «еще рюмку, еще сигарету, это последняя, и завязываю».
После этого диска я собралась записать другой, «Rendez-vous» («Свидание»), конверт для него сделала Кейт, я там согнулась, как Мадонна или, скорее, Мария Магдалина, повернутая спиной, рядом с лужей воды, я настояла на том, чтобы взяли эту фотографию, хотя на ней не видно моего лица, потому что это была настоящая картина. На этом диске снова были все авторы моего времени, которые согласились спеть со мной дуэтом, среди них Микки 3D, написавший для меня песню «Je m’appelle Jane» («Меня зовут Джейн»).
Через два года, в 2006-м, я записала еще один альбом, с Рено Летаном и Гонзалесом, «Fictions» («Выдумки»), с английскими песнями, обложка была Кароль Беллеш, на фотографии я бегу по улице, я эту фотографию отложила несколько лет назад. Там есть текст Эрве Гибера, думаю, мне рассказал о нем Кристоф Альми, беспредельно печальные слова, и я знала, что, если мы получим права, музыка может быть только одна, «Павана на смерть инфанты», так вдохновлявшая Сержа, в «Притворной любви» повторяется припев, в котором «расхаживает усопшая инфанта», так что в этом призраке для меня был Серж. Песню «Alice» с Томом Уэйтсом я спела благодаря Лу, она его страстная поклонница, я не знала этой песни, но она так мне подошла, что я много раз пела ее во время концертов, я чувствовала себя так свободно, и потом, она называлась именем моей внучки Алисы. Бет Гиббонс была невероятно привлекательна, с красно-розовыми волосами, и очень стыдливая, когда мы с Габриэль рассказывали свои личные истории, ее это шокировало, кажется, сейчас она живет в Корнуолле, замкнуто, ни с кем не общаясь.
* * *
27 августа, Дублин
Мэгги Смит все такая же хрупкая. Я кинулась на первый показавшийся «мерседес», но это была не ее машина, а Майкла Гэмбона, и его, кажется, несколько удивило то, как я, размахивая руками с зажатым в них альбомом для рисования и закипая от волнения, кинулась к его окну.
«Я рисую коров», – объяснила я.
Он был очень любезен и предложил меня подвезти. Я вежливо отказалась, вернулась к своим коровам, и тут шум другого «мерседеса» заставил меня снова, с собачьей надеждой, кинуться к тонированным стеклам.
В этой машине было то, на что я надеялась, я услышала «ну, залезай», сделала это и стала рассказывать, как кадры фильма заставили меня снова почувствовать себя совсем маленькой, а Мэгги ответила: «Дорогая, ты и есть маленькая» – и обняла меня. И прибавила: «Что угодно готова сделать за стакан!»
Дебора Уорнер наблюдала за молодежью, танцующей на лужайке[235]. К сожалению, после того как я разбила колено Ламберту, меня попросили перестать скакать, для меня больше никаких танцев не будет! Я только-только успела запомнить па фокстрота, и тут поняла, что в этом фильме мне не танцевать!
Я побрила ноги мужской бритвой, намазав их маслом для младенцев, и съела все конфеты. В дверь кто-то тихо стучался, оказалось, что это ассистент, он пришел сказать, что до начала репетиции осталось всего пятнадцать минут. Я с трудом выбралась из постели, ноги у меня были красные и ободранные, а пол завален фантиками. Что я помнила? Меня мутило, я в одиночку, поддавшись общему веселью, выпила по крайней мере одну из двух бутылок красного вина, отчетливо помню, что помогла Майклу Гэмбону найти его номер, который, по счастливому совпадению, был напротив моего. Он был расстроен тем, что там холодно и сыро. Ему нашли другой номер, такой же отвратительный. Он сказал, что будет спать не раздеваясь, а потом утром рассказал мне, что снял рубашку, потому что ему было жарко, и что спал всего два часа.
Мэгги не смогла найти в номере выключатель и искала его ощупью, не понимая, где находится. В Италии? Во Франции? Точно не в Сассексе. Мы все собрались за кофе. Ламберт совсем не спал, потому что ему тоже пришлось перебраться в другой номер, и он не мог найти свое снотворное. Я сказала ему, что надо было зайти ко мне, но, несомненно, не так уж приятно было смотреть на меня, когда я брила ноги и объедалась шоколадом. Может быть, и хорошо, что он слишком вежлив. Думаю, он и так уже был потрясен тем, сколько мы выпили красного вина. Я старалась выглядеть свежей и отдохнувшей, но я была в чудовищном состоянии. Сегодня вечером к бутылке не притронусь!
Я только что дала Ламберту две таблетки обезболивающего, он не помнит, принял ли их. Мы все не в лучшем виде, кроме Майкла Гэмбона и Мэгги, которые так увлеченно читали роли друг друга.
Я могу точно описать пьянство, потому что мы в нем погрязли… Голова не держится на шее, и я не решаюсь пошевелиться из страха, как бы не вырвало. Локоть сам собой дергается, я держу стакан с водой, полный окурков. Последнее мое воспоминание – серебристая струйка дыма, тянущаяся из стакана к потолку.
Я несколько выбита из колеи. Пришел доктор заниматься голосом, и мне пришлось врать. Я навязчиво болтала, а он был очень мил и, казалось, никуда не торопился. К сожалению, в холле меня ждала Мэгги, и, когда я в конце концов около двух часов спустилась, чтобы идти обедать, она была страшно зла и сказала мне:
«Тебе делать нечего, а я весь день тебя прождала».
Oh dear, oh dear[236], мне надо купить часы! Но она хоть сказала мне об этом, и я не должна задаваться вопросом, что я сделала не так. Мне надо купить часы.
Приехала мама, прекрасная и элегантная, я толкаю ее кресло. Фиона, Мэгги и Дебора донельзя милы. Мы ели пасту и пили красное вино, было весело.
У меня уютный вагончик. Бедную маму нарядили