Горький квест. Том 3 - Александра Маринина

Я ушам своим не верил.

– Ты хочешь сказать, что Володя уже в десятом классе понимал все эти расклады?

– Молодец, – засмеялся Назар, – слово «расклад» научился использовать. Нет, конечно, в десятом классе мальчики и девочки все знают, но еще плохо понимают и не принимают всерьез. Тут другое. Я, конечно, не большой знаток подростковой психологии, но сына как-никак вырастил и кое-что усвоил на его примере. Когда мой Юрка пошел в первый класс, жена знала всех его друзей, и тех, кто к нам приходил, и тех, к кому Юрка ходил, и тех, с кем во дворе в футбол гонял, и так было класса до шестого примерно. Лет в двенадцать-тринадцать начинается то, что в наше время называлось переходным возрастом. Подросток хочет чувствовать себя взрослым и стремится всеми возможными способами избавиться от родительского контроля. Подростки стараются как можно меньше рассказывать родителям, ничем с ними не делиться, скрывать своих друзей-приятелей, одним словом, создать себе то, что можно считать «собственной жизнью», о которой мама с папой ничего не знают и в которую они не лезут. Говоря современным языком, они формируют свое приватное, личное пространство. Ходят друг к другу домой только тогда, когда нет взрослых. По вечерам, когда взрослые дома, подростки тусуются на улице, в подворотне, в скверике, во дворе. У них свой мир, своя жизнь, своя компания, свои правила, своя борьба за авторитет и влияние. И все это тщательно оберегается от вмешательства родителей. Ну ты сам подумай: вот мальчик привел товарища к себе домой, и где им уединиться, чтобы обсудить свои мальчишеские дела? На кухне мама что-то готовит, в одной комнате папа смотрит телевизор, а то и бабушка с ним вместе, в другой комнате сестра уроки делает. Куда приткнуться? Жили-то тесно, скромно, не забывай об этом. Это у вас в Америке принято жить в отдельных домах, где у каждого ребенка своя комната, да еще с отдельным санузлом, а в России в семидесятые годы мы жили совсем по-другому. Не все, конечно, – добавил он, усмехнувшись, – но в основной массе. Короче, прими как аксиому: родители десятиклассников, как правило, плохо знали, с кем общаются их дети. Могли слышать имя и даже фамилию, но при этом не знать в лицо друзей своих детей. Мало кто из подростков приводил друзей домой и знакомил с родителями. Это первое, что тебе нужно иметь в виду.

Значит, будет еще и второе… Да уж, непросто понять жизнь в чужой стране, да еще сорок лет тому назад.

– Ты помнишь, я рассказывал, как впервые попал к Лагутиным? Для меня их квартира выглядела сказочными хоромами, а ведь я не пацаном зеленым был, я был капитаном милиции, кое-что повидал в жизни. Но я обалдел. Квартира с огромной прихожей и двумя санузлами – для меня тогда это было запредельно. А представь, какое впечатление такая квартира произведет на подростка? И сама квартира, и все, что в ней имеется, и еда, которую достают из холодильника, все эти невероятные баночки с яркими этикетками, на которых написано по-иностранному, а содержимое имеет удивительный вкус! В той школе, где учились Володя и Ульяна, почти все дети в основном были из таких вот квартир, их трудно было удивить. Помнишь, в «Записках» Володя упоминает одноклассницу Женечку, у которой дедушка – член ЦК? Вот такие у него были одноклассники. Думаю, что против приглашения в гости товарища или подружки из своего класса Зина не возражала, это было безопасно. Но вот чужих, не из своей школы – ни-ни. Такое не приветствовалось. Поэтому ничего удивительного, что Володя с самого начала не рассказывал дома про Аллу и не показывал ее родителям. Сначала скрывал, как все дети, а потом, когда стал студентом и начались бесконечные разговоры о поиске подходящей партии для подкрепления будущей дипломатической карьеры, понял, что Аллу мать и отец не примут. Вот и молчал как партизан. А уж когда семья Аллы подала документы на выезд, сам бог велел дома ничего не рассказывать. Желающие эмигрировать тут же записывались в предатели Родины, поддерживать с ними контакты было опасно. Лагутины-старшие такую девочку даже на порог не пустили бы.

Что ж, это в какой-то мере объясняло отсутствие упоминаний об Алле в записях моей троюродной сестры. Зина и в самом деле могла вообще не знать о существовании девушки, которую любил ее сын.

– Но история с внезапным разрешением на выезд выглядит как-то уж слишком сказочно, – заметил я. – Правда, я совсем не знаю ваших реалий в то время, особенно в сфере миграционной политики. Ты считаешь, что это нормально? Так часто бывало?

Назар покачал головой и потянулся за сигаретами. Я не возражал против курения в своей квартире, потому что спал и работал в двух других комнатах. Табачный дым мне не мешал.

– Нормально, Дик, это получить отказ. Потом через определенное время, кажется через полгода, не раньше, но точно не скажу, снова подать документы и получить еще один отказ. Было такое выражение: «сидеть в отказе». Так вот, в отказе сидели годами. Кого-то потом все-таки выпускали, а кто-то так и не смог уехать. Но очень многим давали разрешение на выезд с первого же раза, хотя ждать приходилось и по полгода, и по году. Люди надеялись на то, что выезд разрешат, распродавали имущество, менялись квартирами с друзьями, потому что если квартира государственная, то продать ее нельзя, можно только обмен совершить. Сидели и ждали. Получали отказ. Через полгода снова подавали и снова сидели и ждали. Ждали, когда в их почтовый ящик опустят заветную открыточку. Если в ней будет написано «явиться туда-то в такую-то комнату», значит, разрешили. Если комната не указана, значит, отказ. А теперь представь: чтобы подать документы, нужно отовсюду уволиться и представить справку, что партийный или комсомольский билет сданы. И что делать человеку, которому отказано в выезде? На работу по специальности его не берут, он же в любой момент может получить разрешение и уехать, то есть работник ненадежный. Кроме того, взять такого человека на приличную работу – чревато неприятностями, ведь он добровольно отказался от членства в КПСС и сдал партбилет, то есть он предатель Родины и со всех сторон плохой человек. Кстати, дружить с таким человеком тоже опасно, узнают – могут обвинить в политической близорукости, объявить выговор за это, а кому нужен такой выговор в личном деле? А жить надо, и есть-пить надо, и за квартиру платить. То, что выручено от продажи имущества, старались по возможности не тратить, чтобы после выезда не остаться совсем без штанов, но зачастую приходилось и эту заначку использовать. Да и не работать страшно, могут же посадить за тунеядство, чем, кстати, частенько пользовались, если по каким-то причинам не хотели выпускать человека из страны. И вот ученые и классные специалисты идут работать грузчиками и дворниками, на такие работы их охотно брали. Работают, ждут, надеются. Однако, повторяю, такая картина была обычной, но не поголовной. Очень многих выпускали после первой подачи. Просто семье Аллы, видимо, не повезло. Если Володя написал все как было и отец девушки действительно был инженером на крупном заводе, то, вполне возможно, был связан с оборонкой или какими-то госсекретами в плане техники, потому их и не выпустили сразу. Хотели, скорее всего, помурыжить несколько лет, пока эти секреты не устареют и не потеряют актуальность.

Все это звучало для меня чудовищно. Когда я жил в США, в круг моего общения входило довольно много эмигрантов из Советского Союза, но мне никогда не приходило в голову расспрашивать их о подробностях эмиграции. Мне не было интересно, почему они уехали оттуда и приехали в мою страну. Ответ казался мне очевидным, и ни в какой дополнительной информации я самонадеянно не нуждался. Неужели все эти люди вынуждены были пройти через то, о чем мне сейчас рассказывал Назар? Но если его догадка верна и отец Аллы имел какое-то отношение к новейшим техническим разработкам, то почему их вдруг так внезапно выпустили?