Ангелы террора - Сергей Шхиян

— Почему его убили, удалось узнать?

Удивительно, но, скорее всего, эта простая мысль не приходила в голову крестьянину.

— Говорю же, Самокат его зарезал.

— Самокат и меня хотел убить, — попытался объяснить я, — но он ведь это делал не сам по себе. Ему так приказали. Так что главная вина не на нем, а на том, кто отдал приказ.

— Как это? — не понял Нестеренко. — Кто ж такое приказать может?

Следствие с причиной у него явно не сходились. Не хватало способности к абстрактному мышлению.

— Самокат у вас в тюрьме чем занимался?

— Сидел, — коротко ответил он. Пришлось расширить вопрос:

— Его сажали к неугодным арестантам, и он их убивал?

— Ну.

— Значит, и твоего Ваню он мог зарезать не по своей воле, а потому, что ему начальство велело.

— Так зачем сына-то было убивать, кому он мешал?

— Вот это и нужно выяснить! Поэтому пошли к полковнику, он-то наверняка знает.

Надзиратель задумался и начал замедлять шаг, пока совсем не остановился.

— Так выходит, я Самоката зря убил?

Вопрос, как говорится, получился хороший. Вот только ответить на него однозначно было невозможно. Это кому как: око за око, или ударят по правой, подставь левую. Пришлось уйти от прямого ответа и оценки:

— Пойдем лучше к Прохорову, у него все и узнаем.

— Если это он, — даже задохнулся Нестеренко, — так я ж его! Он главный в следственной части!

— Успокойся, если доберемся до него, он нам все расскажет, никуда не денется!

Все гениальное, как известно, просто, вот, к сожалению, не все простое бывает гениально. Это подтвердилось уже спустя час, после моего побега из Бутырской тюрьмы. Сначала у нас все проходило как по нотам: мы с надзирателем без труда добились от недовольного неурочным приходом гостей дворника Абдулки и начали требовать, чтобы он пустил нас в шикарный вестибюль казенного дома министерства внутренних дел.

— Чего в ночь шляться? — спросил он.

— Их высокоблагородие приказали, — сказал в своей краткой манере Нестеренко.

— Спят он. Зачем ходит туда-сюда?

— Тебе что за дело, сказано, приказали прийти, значит нужно слушаться.

— Ходит туда-сюда, — проворчал Абдулка но перечить не решился, открыл дверь и посторонился, когда мы вошли.

Мы молча поднялись на бельэтаж, к квартире полковника Прохорова. Надзиратель несколько раз провернул ручку механического звонка. В ночной тишине было слышно, как внутри звякал колокольчик, нам долго никто не отпирал.

— Спит, поди, Митрич без задних ног, — сказал Нестеренко, — поди, его добудись.

Он опять покрутил ручку. Дверь, наконец, открылась. Мы вошли в просторную прихожую, отделанную дубовыми панелями. Старик слуга, со свалявшимися со сна седыми бакенбардами и наброшенной на плечи старой офицерской шинелью без погон, видимо, тот самый Митрич, подслеповато щурился на нас:

— Чего-то не признаю, кто вы есть такие. Вам чего, служивые?

— Это я, Митрич, Нестеренко, нам к их высокоблагородию.

— А, теперь разглядел, а это кто с тобой?

— Тебе-то какое дело, — рассердился надзиратель. — Что ты всегда кишки мотаешь! Сказано тебе, полковник приказал привести солдатика. Иди, доложи.

— А, по этному, что ли, делу. Так бы сразу и сказал. Идите, они в спальне почивают.

Митрич громко зевнул, демонстрируя нам беззубый рот, запахнул полу шинели и ушел, шаркая веревочными тапочками в свою коморку возле входной двери.

— Шляются, шляются, ни минуты покоя, — бормотал он.

— Пойдем, — сказал Нестеренко, — посмотрим, что из этого выйдет.

— Сейчас, — сказал я и первым делом перерезал у телефона, висевшего возле входных дверей провод. Так оно будет спокойнее.

Мы перешли из прихожей в большую комнату, скорее всего, холл, куда выходило несколько дверей. Полковник жил с размахом, явно не по чину: везде была дорогая, сколько можно было судить в полутьме, мебель, на стенах висели картины в массивных, золоченый рамах. Не казенная квартира старшего жандармского офицера, а филиал дворцового музея.

— Вот его спальня, — указал надзиратель на одну из дверей.

Я осторожно ее открыл, мы вошли в освещенное маленьким ночничком помещение. Сразу понять, что здесь к чему, было невозможно, и я на цыпочках пошел к наиболее вероятному месту обитания хозяина — огромной кровати под балдахином, Она стояла почти в середине большой, задрапированной материей комнаты, чуть сдвинутая от центра к дальней от двери стене.

Я отвел полог балдахина и посмотрел, там ли полковник Прохоров. Разглядеть в бледном кружеве постельного белья и комьях вспененных подушек его голову сразу не удалось, но то, что какой-то человек определенно в постели лежит, я увидел.

— Господин Прохоров, — позвал я и потянул за край пухового одеяла.

Вдруг под потолком вспыхнул яркий свет и одновременно вскрикнул Нестеренко. Я резко обернулся. Недалеко от надзирателя стоял сам Прохоров, но не в черном мундире, в котором я видел его на допросе, а в ярком шелковом халате с китайскими драконами, отделанном золотистой шнуровкой, и целился в меня из нагана.

— Я вас уже давно поджидаю, господин студент, — насмешливо проговорил он. — Где это вы так долго гуляете? Ветер свободы вскружил вам голову?

Первая мысль была: Нестеренко заманил меня в ловушку. Я быстро на него взглянул. Он стоял бледный, с круглыми то ли от ужаса, то ли удивления глазами.

Полковник был премного доволен производимым эффектом, однако для полного удовольствия ему явно не хватало красивого завершения сцены и восторга зрителей. Я не смог оценить его актерские способности и не пал к ногам в театральном раскаянье. Сказал спокойно и уверенно, как будто предвидел именно такую встречу:

— Очень хорошо, что вы не спите. У нас к вам есть серьезный разговор.

Прохоров, ожидавший определенной, задуманной им реакции, от неожиданности немного смешался и посмотрел на меня уже не таким, как раньше, гоголем.

— Я уже все знаю, господин студент! Вы не поняли, против кого решили бороться! Я предвидел и предусмотрел все ваши мысли еще до того, как они пришли в вашу пустую голову!

Говоря о своих необыкновенных способностях, он распалялся и раздувался от гордости. Скорее всего, самооценка и самоуважение у него были необыкновенно высокие. Оспаривать или доказывать обратное было совершенно бесполезно. Подобные люди высшее счастье видят именно в пребывании в сладостном заблуждении на свой счет. Поэтому я сразу же перешел к сути:

— Меня интересует, почему вы приказал убить сына надзирателя Нестеренко?