На златом престоле - Олег Яковлев

Всю дорогу от собора и до свежесрубленных пахнущих древесиной хором на Подоле сопровождала новобрачных шумная толпа по-праздничному разноцветно наряженных горожан. Звенели бубны, бухал барабан, весело играли дудки и сопели. На высоком всходе с выложенными из мрамора ступенями отроки и челядь щедро осыпали Избигнева с Ингредой хмелем и серебряными монетами из княжеской скотницы. Хмель означал веселье, серебро — богатство.

— Чтоб радостно жили вы и в сребре не нуждались николи! — возгласил довольный Ярослав.

Ингреда и Избигнев кланялись ему в пояс, благодарили. Не пожалел Осмомысл для своего любимца звонких монет, не поскупился и сам Избигнев на угощения.

Прямо на дворе и на сенях своего дома поставил и накрыл он столы. И чего только на сих столах не было! И овощеве заморские, и вина греческие, и мясо, и птица, и рыба.

В горнице горели хоросы. Жарко топили печи. На мягких обитых бархатом конниках восседали старые и молодые бояре, пировали шумно, под крики «Горько!» в горячих поцелуях сливались уста влюблённых новобрачных. Гордая красавица Ингреда держалась на людях спокойно, лишь порой проступала на лице её едва приметная улыбка. Избигнев же ощущал себя так, словно его раздели донага и разглядывают. Он то и дело озирался по сторонам, благодарил за подарки, улыбался вымученно, втайне надеясь, что скоро шум и крики эти прекратятся и смогут они с Ингредой остаться одни.

Опустел очередной бочонок с олом, тотчас вскрыли следующий, пенистая янтарная струя ударила в чары, ендовы, братины. Отроки засеменили между гостями, наполняя сосуды и разнося кушанья.

Чем дальше, тем становилось веселее. Хмель кружил и дурманил головы.

И снова кричали «Горько!» гости, и снова впивался Избигнев в алые уста Ингреды.

Но вот, наконец, дождался Избигнев часа, когда и вино было выпито, и сил не осталось у особо горластых и буйных. Кто-то упал под стол и тут же захрапел, кто-то вежливо распрощался с хлебосольным хозяином и ушёл восвояси, кто-то ещё пировал на сенях или на улице. Вышли молодые на всход, встали у перил лестницы, смотрели, как темнеет небосвод и появляются на нём первые жёлтые точки далёких звёзд.

Ингреда уронила наброшенный на плечи узорчатый плат. Избигнев наклонился поднять его, и в то же мгновение внезапно просвистела в зимнем воздухе стрела. С глухим стуком воткнулась она в бревенчатую стену, запела, дребезжа, заиграла оперением. Вскрикнула, побледнела и упала в обморок Ингреда. Её тотчас подхватили холопки. Боярыня Оксана, трёхродная сестрица Семьюнки, стала растирать ей щёки и приводить в чувство.

Избигнев резко вскочил. Он видел, как из ворот вылетел вершник на вороном скакуне.

— Держи его! — раздался крик.

Сам не помня как, впрыгнул молодой Ивачич в седло, ринулся бешеным галопом вослед уходящему в сторону моста всаднику. Мчал, стиснув уста, дланью ощущая на боку холод сабельного эфеса.

Добрый был у Избигнева фарь. Возле невысокого тына, за коим начиналось окологородье, нагнал он ворога, ударил что было сил плашмя саблей по спине, толкнул резко ногой.

Вывалился противник из седла, Избигнев спрыгнул вслед за ним в сугроб, подбежал, бросился сверху.

В сторону отброшен башлык. Выбита в ярости из вражеской руки кривая сабля. Усатое искажённое дикой злобой лицо Фаркаша явилось взору изумлённого Ивачича.

— Убей меня! — прохрипели сухие уста. — Всего меня лишил! Невесту отобрал! Убей!

Сзади громко заржал остановленный скакун. К ним бежали княжеские гридни с факелами, лязгало железо.

Первым подскочил к Избигневу запыхавшийся Семьюнко. Следом показалось в переливчатом свете факела встревоженное строгое лицо Ярослава.

— Что, попался, ворог! — обрадованно возгласил Семьюнко. — Щас мы тя вон на том древе и вздёрнем!

— Подожди. Не трогай его! — остановил отрока Избигнев. — Давний у меня с ним спор. Дважды на саблях рубились. И никак не получалось поединок наш закончить.

— И что? Потому он тебя решил стрелой калёной угостить? Разом споры все и разрешить? — Семьюнко криво усмехнулся. — Хорош поединок ратный, коли в нём исподтишка в спину стреляют! Да повесить его, и дело с концом!

— Постой! — оборвал его Осмомысл. — Разобраться сперва надо, отроче, что к чему. Эй, ты! — обратился он к Фаркашу. — Зачем стрелу пустил? Отвечай! Обидел тебя чем боярин Избигнев, или что?

— Невесту он у меня отнял! — хмуро прохрипел Фаркаш.

— Ах, невесту? — Ярослав насупился. — Что ж, невеста, по-твоему, вещь, что ли? Взять её можно, яко шкатулку, унести, отнять?!

Фаркаш, злобно сопя, молчал.

— Вот что, — обратился Осмомысл к Ивачичу. — Убить этот ворог тебя хотел, Избигнев. А за смерть княжьего мужа положена вира[227] 80 гривен. Только вот промахнулся он. Верно, сам Господь стрелу от тебя отвёл. Потому... Суди его сам, друже! Вот как скажешь. Скажешь — тотчас же на суку его повесить велю! Не заслуживает ибо он пощады!

— Вешайте, кончайте! К чему мне жить?! — хрипел Фаркаш.

Гридни связали ему крепкими верёвками за спиной руки.

— Постойте! — словно от забытья очнувшись, вскричал Избигнев. — Не трогайте, отпустите его! Спор у меня с ним, мне его и решать! А кровопролитьем день свадьбы портить негоже!

Он решительно разрезал острым засапожным ножом верёвки, молвил твёрдо, протягивая утру его обронённое оружие.

— Вот, барон Фаркаш, сабля твоя. Езжай теперь, куда хочешь. Я зло твоё прощаю. Но на пути моём впредь не попадайся! Биться с тобой более не стану! Видно, Господу се не угодно. Уходи! Ступай с миром!

Ивачич отвернулся и, взяв за повод коня, поспешил выбраться из сугроба на протоптанную дорожку.

— Повезло тебе, ворог! — проворчал недовольный Семьюнко. — Моя б воля, я б тебя не отпустил!

Фаркаш лениво взобрался на своего вороного, тронул скакуна боднями. Взмыл могучий фарь в воздух, перескочил через тын, скрылся во тьме наступившей ночи. Лишь клубы снега летели вслед уходящему вершнику, метались по сторонам.

Завыла, засвистела в ушах вьюга.

— Поедем ко мне обратно. Как там Ингреда? — встрепенулся внезапно Избигнев, подумав с отчаянием, что, гоняясь за Фаркашем, о молодой жене своей не вспомнил вовсе.

— Ничего, пришла в себя, — улыбнулся ему Осмомысл. — Оксана, сестрица Семьюнкова, быстро её в чувство привела.

Спешили всадники, рысью неслись по кривым улочкам засыпающего Галича. Тусклым серебристым светом отливал в небе месяц, указывая им путь.

Птеригионит пал ниц перед Давидовичем, подполз к сидевшему на высоком кресле князю, облобызал ему алые тимовые сапоги. Молвил тонким писклявым голосом: