На златом престоле - Олег Яковлев

Распрощался он с Козьмой уже вечером. Вернулся домой задумчивый, в ответ на Ольгины расспросы ответил резко, грубо даже:

— Не твоего ума дело! Епископ как епископ!

Добавил уже мягче, видя, что обиделась княгиня, отворотила от него лицо:

— Не крамольничал бы, с Давидовичем не сносился. Отроки мои последят за ним первое время. А так — пастырь как пастырь. Вроде неглуп.

— Баско службу он вёл, — отметила княгиня. — Глас звонкий имеет. Елена вон, вся изревелась!

— Елена! — повторил раздумчиво Ярослав. — Вот что. Ты с ней потолкуй. Замуж пора давно. Жениха доброго быстро подберём, если что. Только б сама захотела.

— Баила не раз. Не хочет, — Ольга презрительно скривила пунцовые губки. — И вообще. Впредь сам с родичами своими разбирайся. Опостылели они мне! Что Ярополчич, старая перхоть, всё кряхтит на печи, что тётка твоя надоедливая! Сына мне растить надо, коего ты замечать не хочешь. А вот ежели что с тобой случится? Хвороба какая? Кому стол передашь?

— А ты хотела, чтоб хворь меня одолела?

— Да нет, что ты?! — Ольга испуганно перекрестилась. — Просто всякое бывает. Сын опорой бы тебе стал.

— Мал он покуда, — отмахнулся Ярослав.

— Фроську-то любишь, — протянула недовольно Ольга. — А на Владимира и не глянешь николи.

— Сама ведаешь, почему так, — оборвал её Осмомысл.

Он сидел на лавке в ложнице и расстёгивал серебряные пуговицы на кафтане. Старый верный холоп бережно стащил с ног князя тимовые сапоги, снял шапку. Отстранив его, Ярослав сам снял с плеч кафтан и остался в одной нижней белой сорочке с узорами по вороту.

— Придёшь сегодня? — вопросила томным грудным голосом Ольга.

Князь молча кивнул. Ольгины слова о наследнике заставили его задуматься. Неужели этому капризному Владимиру, плоду греха, достанется галицкий стол?! А родит если Ольга ему сына? Как тогда? Ведь Владимир — старший! Нет, это не выход! Да и не хотел он от Ольги сына. Отогнал прочь нелепые мысли, положил крест, решил: будь что будет. На всё Господня воля! Верил, что обретёт он на земле сей большую, настоящую любовь. И княгиня у него будет другая, такая, чтоб жилось с ней душа в душу, спокойно и в радость. И сын будет, коему оставит он после себя золотой стол галицкий.

Долг свой супружеский исполнил он в эту ночь, как обычно, испытал то же чувство гадливости от сотворённого, после чего сразу ушёл к себе и долго молился, стоя на коленях перед образом Богородицы. И, глядя на неё, проникался верой в будущее своё счастье.

...С Козьмой отношения у Ярослава не сложились. Виной тому стал один случай. По просьбе Избигнева ездил Ярослав в Зимино, сватал за своего любимца Ингреду. Сговорились о скорой свадьбе, сама княгиня Рикса обещала прибыть в Галич на торжество. Юная датчанка вся светилась от радости. Доволен был Избигнев, рад был и сам Ярослав, хотя порой и грызли его душу неприятные мыслишки: «Вот Ивачич счастье своё обрёл. Экая девка пригожая! А я?! Что, до скончания лет терпеть эту Ольгу?! Не люба она мне, не люба!»

Пошёл Ярослав к Козьме, попросил, чтоб обвенчал тот молодых в Успенском соборе. Говорил, что заслужил такую честь Избигнев и верной службой своей, и тем, что отец его был знатным воеводой в Свинограде. Каково же было неприятное изумление Осмомысла, когда ответил ему епископ с презрением:

— Девка сия из простых еси! Негоже мне, владыке, венчать их!

Вспыхнула, окрасила ланиты Ярослава горькая обида. Сдержался, стиснул зубы. Ничего не ответил Козьме, не пошёл под благословение его, отвернулся, хлопнул дверью, выходя из покоя. С той поры с епископом почти не знался. Если что надо было, передавал через третьих лиц — либо боярина какого посылал, а то и челядина. И в дни, когда сам Козьма правил службу, в собор не ходил.

Медленно разрасталась, набухала, как дрожжевое тесто, между ними глухая неприязнь.

Десять недель стояло огромное союзное войско под стенами Турова, в междуречье Езды и Струмени. Вместе с киевской ратью Давидовича пришли выгонять Юрия Ярославича Ярополк Андреевич, младший брат Владимира Дорогобужского, Ярослав Изяславич Луцкий, Рюрик, сын Ростислава Смоленского и, само собой разумеется, Владимир Мстиславич, которому обещан был туровский стол. Каждый князь вёл с собой немалые силы. Горели пригородные сёла, дотла спалён был посад, давние друзья Давидовича — степняки-берендеи бесчинствовали под Пинском на Припяти. Вместе со всеми шли на штурм туровской твердыни и галичане, ведомые Коснятином Серославичем.

Были жаркие схватки, была долгая изнурительная осада, была отчаянная храбрость защитников, были размытые осенними ливнями дороги, болезни и смерть в воинских вежах и на поле брани. Вымотанные безуспешными стычками, все уже хотели мириться, даже Владимир Мстиславич. Осаждённый Юрий слал гонца за гонцом с предложениями. Один Давидович упрямо жаждал новых битв и, никого не слушая, приказывал продолжать осаду города. Только тогда сдался он, когда начался в союзном войске мор на коней. Без коня и дружинник — не дружинник, и тем паче князь — не князь. Не добившись ничего, уже в разгар зимы, когда ударили крепкие морозы, поворотили ратные вспять. В рядах воинов царил тихий ропот — невзлюбили Давидовича за его самохвальство и непомерную гордыню.

— Зря людей положил, — говорили о нём с укором бывалые ратники, сотские и тысяцкие.

Вот так, впустую ратились русские люди меж собой, проливали кровь. Сколько сирот, вдов останется теперь опять, сколько матерей зарыдают горько по сынам сгинувшим, а князь... что князь?! Волк он! О себе только помышляет, о чести, о славе, о власти! Жизней людских николи не щадит!

Коснятин Серославич воротился в Галич исхудавший, бледный, с рукой на перевязи. Рассказывал скупо, больше отмалчивался. Думал с раздражением о Ярославе:

«В самое дерьмо меня кинул, гад! Сам-то в тепле и холе отсиделся, не пошёл, чай, грязь припятскую месить! Укрылся за спинами добровольцев галицких!»

Недовольство и гнев глушил Коснятин заморским вином. Радовало немного хоть то, что не забыл его князь, отдал два села на Збруче.

Сёла были богатые, вокруг них простирались пахотные поля, на которых каждый год собирали обильные урожаи пшеницы, ячменя, выращивали также хмель. Вдоль берега Збруча раскинулись густые яблоневые и вишнёвые сады.

Первым делом решил Коснятин возвести в удобном месте на крутояре хоромы, обнести их высоченным тыном из дубовых и буковых кольев. Хоромы мыслил изукрасить узором резным, киноварью, кровли щедро позолотить. Хотелось, чтоб ничем не уступал терем его княжескому. Башенки пристроить по краям и посредине, а во дворе, рядом с хоромами, возвести храм в честь святого Константина[226], небесного своего покровителя — и будет тогда гордо возноситься над окрестностями его дворец.