Искренне ваш Шурик - Людмила Улицкая

Шурик мычал что-то невнятное.

– Понял, понял, – съехидничал Гия. – У нее душа хорошая. Это даже заметно. Но когда мужчины выпивают, женщины помалкивают, да?

Светлана была в полной ярости от такого обращения, но сидела, не сдаваясь. И Гия ушел, оставив бутылку у Шурика под одеялом, а Светлану в сильном раздражении.

Шурик, насколько это было в его возможностях, оттягивал посещение Веры. Да и Вера была в плохом состоянии: боль, начавшаяся, когда ей сообщили по телефону о неприятности с Шуриком, то нападала, то отступала. Она вызвала врача из платной поликлиники – врач долго ее осматривал и предположил, что у нее воспаление тройничного нерва. Прописал домашний режим, тепло и какое-то мощное лекарство.

Три недели Светлана ходила в институт Склифосовского как на работу, каждый день давала Вере Александровне отчеты о состоянии здоровья сына.

И даже более того: два раза Светлана по его поручению заезжала к Валерии. Он немного помялся, прежде чем об этом просить, но работа была срочная, пишущей машинки у него не было, и отпечатать рефераты могла только Валерия. Второй раз Светлана зашла к Валерии, чтобы забрать запечатанный конверт и отнести на почту.

Валерия похвалила Светланин плащ. Светлана поведала о том, что шила его сама из плащевки, купленной в этом самом доме. Светлана похвалила антикварную мебель Валерии, сообщив, что терпеть не может современной. Валерии Светлана показалась милой, но очень невзрачной. Светлана, со своей стороны, посочувствовала в душе этой полной, чересчур ярко накрашенной инвалидке. А ведь сколько тревожных размышлений принес Светлане этот Шуриков маршрут…

А при дневном освещении она будет выглядеть просто как матрешка, бедняга, – подумала Светлана.

Соперниц друг в друге они не заподозрили.

В больницу Вера Александровна не ездила. Шли холодные весенние дожди, в зимних сапогах уже было жарко, в туфлях – рано. Подходящей обуви на мокрую погоду у Веры не было. Вот Шурик выпишется, надо будет эту проблему решать. Хорошо бы на каучуке, но не на плоской подошве, а на небольшой танкетке…

Вера писала Шурику длинные чудесные письма. Шурик их сохранил, сложенными аккуратной стопочкой, по дням написания. Мария тоже писала, а также рисовала картинки. Главный сюжет был – она с Шуриком на берегу моря.

Светлана заезжала к ним за письмами, по Шуриковой просьбе забирала то словарь, то бритву, то пришедший по почте большой конверт.

Вера Александровна Светлану очень оценила: настоящий друг, и, хотя хорошенькой ее не назовешь, внешность изящная, девушка воспитанная. И, что большая редкость, – замечательная рукодельница. Елизавета Ивановна одобрила бы…

Светлана была очень внимательна к Вере Александровне: всякий раз, как собиралась к ним, спрашивала, что привезти из города, и привозила из кулинарии ресторана «Прага» много разной еды, так что Вера Александровна забыла спросить у Шурика, в какой кулинарии он покупал картофельные котлетки…

Вскоре Шурика выписали. Вера Александровна расстроилась: он выглядел ужасно. Похудел. Из щеки торчали какие-то металлические штучки. Он еле разговаривал, ничего не ел, а только пил всякие жидкости через трубочку. Зато писал им чудесные смешные записки с картинками. Мария сразу же затребовала, чтобы он не пропускал «священные часы», и даже сказала ему, сколько часов он ей задолжал за время болезни. Подсчитала. Он обещал все отработать.

Удивительное дело, но как только Шурик вернулся из больницы, воспаление тройничного нерва у Веры прошло – как не бывало.

Вскоре с Шурика сняли его железную сбрую, и он, в честь такого праздника, повел всех, включая и Светлану, в ресторан «Якорь» и накормил до отвала вкусной едой.

Светлана праздновала самый большой день своей жизни: это был семейный обед, все люди, которые сидели за соседними столиками, думали, что Шурик ее муж, Вера Александровна как будто свекровь, только вот девочка непонятно чья. Лишняя. Мария, со своей стороны, тоже нашла обед отличным, но тоже считала, что было в нем кое-что лишнее – Светлана…

Неприятным для Светланы было только одно обстоятельство: Шурик по-прежнему не желал навестить ее дома, и вообще не проявлял никаких знаков мужского интереса. Светлана терпеливо ждала любовного свидания. Разговор о восточной Джамиле она решила не поднимать. Разве что когда-нибудь потом…

Она звонила теперь каждый день, подолгу разговаривала с Верой Александровной про жизнь вообще и про Шурика в частности. В конце разговора она просила передать трубку Шурику, и, если его не было дома, Вера непременно отчитывалась, где он сейчас находится. Если это была библиотека, Светлана не ленилась проехаться и проверить. Все-таки впечатление складывалось такое, что другой женщины у него нет… Иногда Вера Александровна говорила, что он сегодня ночевать не приедет, поехал с каким-то сложным переводом к Валерии и скорее всего останется ночевать там.

Тем временем опять образовалась весна, и Шурик сказал ей однажды что-то о скором переезде на дачу.

«Положение ужасное», – поняла Светлана. Вера с Марией переедут на дачу, и он ей опять не будет звонить, и пропадет окончательно. И это теперь, после всего, что она для него сделала! Снова в мыслях возникла Джамиля, из-за которой его чуть не убили. Может быть, все-таки он встречается с кем-то…

Светлана усилила бдительность. Она снова дежурила возле его подъезда, следовала за ним на небольшом, но точно рассчитанном отдалении – и безрезультатно: ни Джамили, ни какой-либо другой женщины как будто не было. Но беспокойство и непонимание мучили ее, она опять не спала ночами, вертела белые шелковые цветы и мысленно раскладывала их вокруг своей головы… Нет, он не любит ее, но ценит, уважает, испытывает благодарность… Как заставить мужчину полюбить? Неужели надо умереть, чтобы быть оцененной? Ах, если бы можно было сначала себя похоронить, насладившись тем, как все они будут оплакивать ее уход, а потом уже умереть по-настоящему. Лежать, как Офелия, в гробу, в склепе, украшенном цветами, а возлюбленный страдает у гроба, вынимает меч и убивает себя… И ты это видишь, утверждаешься в его вечной и верной любви, и тогда уже спокойно и с удовольствием умираешь… Нет, Шурик, маменькин сын, на это не способен. Если только ради мамочки… И она улыбалась этой мысли, потому что безумие еще не настолько ее захватило, чтобы полностью убить чувство юмора…

Она позвонила ему и попросила срочно прийти. Он давно уже ждал чего-то в этом роде. Он знал, для чего его вызывали. Шел обреченно, с раздражением, направленным исключительно на себя самого.

«Главное, не входить ни в какие объяснения», – решил Шурик.

И он сразу, как только задвинулась ветхая портьера на двери ее комнаты, обнял ее, окунул пальцы в хилую пену тонких волос, она что-то вякнула слабенько и радостно про разрушенную прическу, про смятую блузку. Вид у нее был такой счастливый, что Шурик забыл о своем недавнем раздражении и отработал урок с обычным для здорового молодого мужчины энтузиазмом. Светлана же находилась на верху блаженства и лепетала свое заклинание «ты меня любишь?» все двадцать пять минут, пока Шурик над ней трудился.