Глиняный мост  - Маркус Зузак

Хватит и того, что исчез тот.

Я так подумал, но еще не сказал вслух.

– Ладно, – сказал он. – Не буду.

Клэй обещал.

Клэй соврал.

Он исчезал каждое утро неделю за неделей.

Бывало, мы все собирались и отправлялись на поиски.

Сейчас я не понимаю зачем.

Никакой особой опасности ему не угрожало – в худшем случае опять заблудился бы, – но это почему-то казалось важным: помогало держаться. Мы лишились матери, потом отца и не могли себе позволить потерять еще кого-нибудь. Такого мы не допустим. Но при этом мы, конечно, с ним не церемонились: вернувшись с отбитыми ногами, Клэй попадал в руки Генри и Рори.

Уже тогда трудность заключалась в том, что, как бы мы его ни долбили, навредить ему было невозможно. И, как бы мы ни держали, его было не удержать. На следующее утро Клэй опять исчезал.

Один раз мы сумели его найти на улице.

Вторник, семь утра.

Я уже опаздывал на работу.

Было прохладно и облачно, и приметил его Рори. Мы отошли на несколько кварталов на восток, до перекрестка Рохилья и Гидроген-авеню.

– Вон! – воскликнул Рори.

Мы гнались за ним до Аякс-лейн, с ее стеной молочных ящиков, и впечатали его в забор; я насажал в большой палец кучу холодных серых заноз.

– Черт! – закричал Генри.

– Что?

– Кажись, укусил!

– Да не, это моя пряжка.

– Колено прижми!

Сам того не зная, в глубине души Клэй тогда поклялся: он больше никогда не даст так себя обездвижить или, по крайней мере, сделать это будет совсем не просто.

Однако в то утро, когда мы волокли его по улицам домой, Клэй допустил одну ошибку.

Он думал, все закончилось.

Но нет.

Если за все те минувшие месяцы Майкл Данбар не смог протащить его по дому – что ж, я помогу: я прогнал его по коридору, швырнул с заднего крыльца и шарахнул о стену приставной лестницей.

– Вот, – сказал я ему. – Лезь.

– Что, на крышу?

– Лезь без разговоров, или я тебе ноги переломаю. Посмотрим, как тогда побегаешь…

Его сердце провалилось еще ниже, потому что, выбравшись на конек крыши, он увидел именно то, что я ему хотел показать.

– Ну, дошло до тебя? Видишь, какой город огромный?

Это напомнило ему о случае пятью годами раньше, когда он хотел делать работу обо всех существующих в мире спортивных играх и попросил у Пенелопы чистую тетрадь. По его представлениям, нужно было только сесть и записать названия всех игр, какие он только знал, но на середине первой страницы, записав жалких восемь пунктов, Клэй понял, что затея безнадежна. И так же теперь он понял вот что.

Город разрастался.

Куда ни посмотри, это было видно.

Город огромен, тяжек и чудовищен. К нему подходили любые слова, какие Клэю только приходилось слышать, когда описывали такое, что нельзя превозмочь.

На пару секунд я даже почти пожалел о сделанном, но нужно было вбить ему в голову.

– Ты можешь бегать, сколько хочешь, пацан, но ты его не найдешь.

Я окинул взглядом ближние кварталы: бесчисленные скаты крыш.

– Он ушел, Клэй, он нас убил. Прикончил.

Я заставил себя это сказать. Заставил себя это принять.

– От того, чем мы были, ничего не осталось.

Небо было серым, как одеяло.

Вокруг ничего, кроме города.

Рядом со мной пацан и его ступни.

«Он нас убил» повисло между нами, и мы как-то поняли, что это реальность.

В тот день и родилось это прозвище.

С того случая на стоянке в Хеннесси возникло и стало развиваться что-то новое. С виду все казалось обычным, зима шла своим чередом – темные утра, прозрачное солнце – и мост, и неустанная стройка.

Кэри постоянно выступала, выиграла четыре скачки, так что всего за ней уже числилось шесть побед. Как правило, она выбиралась из радио; Клэй любил, сидя возле него, представлять себе ее. Еще было три третьих места, но ни одного второго. Эта девчонка не способна была прийти второй.

По средам, если не было Майкла, Клэй особенно скучал; и он брал приемник и ларец и шел в лес за рекой. Брал в руку зажигалку и прищепку. Улыбался утюгу и перу. Сидя среди опавших лоскутьев коры, похожих на заготовки или отливки для частей тела: руки, неудавшиеся локти. Иногда он вскакивал на последнем фурлонге: «Вперед, Кэри, финиш».

Вереницы лошадей: Кама, Наруи и Энгадин.

(Везло ей, похоже, на географические клички.) Газонокосильщик. Монархист.

Иногда снова Война Роз. Его она приводила в руках.

Затем час настал, и появилась лошадь: один жокей выбыл из соревнований из-за вывиха плеча. И скакать пришлось Кэри. Кличку лошади дали в честь захолустного городка в Риверайне – и скоро все для нее изменится, и изменится здешняя жизнь.

Лошадь по кличке Кутамандра.

Был август, по утрам случались заморозки. Повсюду доски, бревна, что-то сколоченное, груды блоков и камня. Они работали молча, без всяких инструментов, и было похоже, что строят трибуну для зрителей, и, может быть, в каком-то смысле так оно и было.

Клэй держал огромные доски для Майкла.

– Не так, – поправлял Майкл Данбар, – вот сюда.

Клэй сдвигал.

Часто вечером, когда отец уже уходил в дом, Клэй оставался в реке. Строгал доски, где они были неровными, притирал камень к камню, чтобы крепче сели. Бывало, Майкл приносил чай, и оба они сидели на камнях, смотрели, окруженные деревянными монолитами.

Бывало, он взбирался на кружала опалубки, которые росли с каждым днем на каждой арке. Первое было практически пробной формой (опалубка для опалубки), второе ставили быстрее и прочнее: прямо на ходу они осваивали ремесло. Он не раз думал о фотографии: знаменитое фото Брэдфилда, инженера, спроектировавшего Плечики. Огромная арка почти сошлась, и он стоит, опираясь ногами на ее крылья. А под ним проем, как смерть.

Частенько он слушал радио, или они крутили кассету. На ней было много знаменитых хитов, но Клэй больше всех любил «Вьючное животное» – может быть, в честь Ахиллеса, но вероятнее – призыв к Кэри. Она была зарыта среди этих песен.

Потом пришла последняя суббота месяца, и радио настроили на волну скачек; в шестой скачке случилась неприятность в стартовом боксе. С лошадью по кличке И-вот-ты-мечтаешь. Жокеем был Фрэнк Элтам, а лошадь, испугавшись чайки, наделала немало шума. Элтам справился и удержался в седле, но, когда он думал, что все позади, жеребец последний раз вскинулся, и готово – плечо.