Мой нежный варвар - Джудит Френч

— Сколько же масла ты продашь, не отрываясь от моего ложа?

Он простонал:

— Ты еще не стала моей женой, а уже споришь! Купцы будут приезжать за моим маслом сюда. Если я уеду, ты сбежишь на Крит или в Индию.

Она взяла его руку и поднесла ее к губам, лаская его пальцы. Он высвободился и начал целовать ее. В итоге Кайан оказался на спине, а Роксана сверху него… что привело к неизбежному.

Они еще дважды занимались любовью, пока голод и жажда не заставили их позвать слуг и приказать подать обед. После они купались в фонтане и ели горячие, только из печи, лепешки, пили вино и закусывали сыром и финиками.

Ночью Кайан повел ее на крышу, где они лежали на подушках и смотрели на сияющие жемчужины, рассыпанные по небу. Они занимались любовью и говорили о разных вещах: Кайан рассказывал о жеребятах, родившихся прошлой осенью, она говорила о годах, проведенных в плену у греков, они вспоминали свою семью и друзей, обсуждали опасности, грозившие Бактрии и Согдиане. Кайан рассказал Роксане о своей задумке сделать новые седла и о намерении создать большую армию, чтобы навсегда прогнать греков с границ родины.

Они говорили о Тизе и о храбром отряде, сопровождавшем Кайана из Двух Царств в Египет, чтобы спасти ее, о Юрии и Вале. Кайан много рассказывал о детстве ее сына.

Он не пил ничего, кроме верблюжьего молока, пока мы не нашли ему кормилицу. Но он сильный. Он беспокойно спал, когда у него резались зубки, но он никогда не болел.

— Никогда? — воскликнула она.

— Да. Он был единственным из детей, каких я знал, кто не ползал. Он хватался за первую попавшуюся собаку и пытался ходить. Когда ему исполнился год, он наводил ужас на весь дворец.

— Если бы ты только знал, сколько ночей я плакала за ним!

— Больше ты не будешь плакать.

— Как он выглядит? Счастлив ли он? Умеет ли считать? Может ли читать?

— Он легко гневается, но никогда не держит зла. В три года он уже ездил на пони. Он умен и ловок, и у него веселый нрав.

— Мне так хочется обнять его!

— Скоро ты сможешь это сделать.

Он укачивал ее на руках, пока она не заснула, но сам не спал. Его счастье омрачалось опасением, что она не простит ему обман. Эти часы могут оказаться единственными из тех, что они провели вместе, и он хотел сполна насладиться ими. И если ему придется заплатить за них горькой ценой, он готов это сделать. Он заплатит позже.

Роксана проснулась на рассвете, и они вместе смотрели на восходящее солнце.

— Мы не можем здесь больше оставаться, правда? — спросила она.

Он нагнулся и поцеловал ее.

— Да, — сказал он. — Нам больше нельзя здесь оставаться. Это слишком опасно.

По ее спине пробежала волна холода, и она вспомнила слова, которые в шутку сказал Кайан этой ночью. Ты меня погубишь. Она так часто теряла дорогих ей людей. Если это случится и с ним…

Она прижалась к нему.

— Обещай мне, что будешь осторожен, — сказала она. — Обещай, что с тобой ничего не случится.

Он покачал головой и сжал ее в объятиях.

— Я не могу тебе этого пообещать, — прошептал он, зарывшись лицом в ее волосы. — Никто из нас не знает, когда за ним приедет черный всадник смерти.

— Кайан…

Ее горло сжалось, и она не смогла ничего произнести.

— Я знаю, что мы связаны навеки, — сказал он, взяв ее руку в свою. — Но я хочу, чтобы ты произнесла мне брачный обет, а я произнесу тебе свой.

Она кивнула.

— Да, с радостью.

— Я надеялся услышать это от тебя. — Он обвил ее палец своей косичкой. — Этим кольцом, сделанным из меня, я по своей воле беру тебя, Роксана, себе в жены. Клянусь этим мечом и своей честью, что всю свою жизнь буду любить лишь одну тебя!

Она взглянула ему в глаза, и любовь, светившаяся в его взгляде, согрела ее сильнее солнечного света.

— Я, Роксана, согласна, чтобы ты, Кайан, стал моим мужем.

— Во время света и во время тьмы, — сказал Кайан.

— Во время мира и во время войны.

— На вершине горы и в течении реки.

Не отрывая от него взгляда, Роксана прижала свои ладони к его, и они вместе прочитали древние благословения, которые должен был произнести перед ними священнослужитель во время свадьбы.

— Нас не двое, мы одно целое, — сказал Кайан.

— Вовеки и навсегда.

И они скрепили клятву долгим поцелуем.

— Завтра, — сказал он, — мы встретимся с Тизом и мальчиками, а потом все вместе присоединимся к остальным.

— Птолемей не отступит.

— Да, он не захочет признать свое поражение, — согласился Кайан. — Но он не может надолго покидать Александрию. Кассандр тут же воспользуется моментом. И я слышал, что началась война с Карфагеном. Если нам удастся опередить войска Птолемея, ему придется вернуться в Египет.

— Будем надеяться.

— Да, но… — Он помедлил. — Я должен был кое о чем рассказать тебе, но не знал, как.

— У тебя есть другая жена? — произнесла она с напускной легкостью.

— Нет. Это насчет Птолемея.

— Тебе известно о нем что-то, чего не знаю я?

Он кивнул.

— Да. Много лет назад от него у благородной персиянки родился сын.

— Да, я что-то слышала об этом. Та женщина умерла, не так ли?

— Птолемей назвал мальчика Парисом.

Она в замешательстве посмотрела на него.

— Ты знаешь, что с ним случилось?

— Да.

Она молчала, ожидая продолжения.

— Я назвал его Валом.

— Вал? Это наш Вал? — Она покачнулась и упала бы, если бы он не поддержал ее. — Почему ты утаил это от меня? Как такое возможно?

— Мать Вала была двоюродной сестрой отца Хомиджи. Я узнал о смерти этой женщины и рассказал твоему отцу. Война сделала сиротами многих детей. Если бы отец Вала не был греком, его бы приняли в семью матери. А так его передали на попечение кормилицы, которая задумала продать ребенка работорговцам, когда отлучит его от груди. Я купил его за пару жемчужных серег.

— Царский сын, — произнесла она, — был продан на рынке, как овца! — На ее глаза навернулись слезы. — Ты уверен, что это именно тот ребенок?

— Ты же его сама видела. Твой отец говорит, что он копия Птолемея.

— И ты вырастил его как своего собственного?

— У меня уже был сын. Мне не составило труда принять еще одного. Птолемей был твоим другом и братом Александра. Ради родственных уз я решил, что ты бы одобрила это.

— Да, — согласилась она. — Я бы одобрила это. Но почему ты никого не известил об этом в Александрии? Тебе никогда не приходило в голову сказать об этом его отцу?