Книжный на левом берегу Сены - Керри Мейер

огорчение: «Вы уж простите, Сильвия, сейчас люди покупают куда меньше, чем раньше, и запасы у меня уже не те, что бывали когда-то». Любопытно, что чем больше обваливалась экономика, тем больше Мишель оживал и, соответственно, Жюли стала чаще улыбаться и все больше искрилась энергией.

Сильвия старалась реагировать на все это спокойно, однако вереница непокупателей подталкивала ее к мысли, что нужно держаться за «Улисса» и озвученную ею сумму, а не соглашаться на меньшее.

— Думаю, нам надо продавать «Ситроен», пока есть еще люди с деньгами, кто может купить его, — задумчиво сказала Адриенна одним тихим вечером, когда они с Сильвией заканчивали немудреный ужин из супа и багета, уткнувшись каждая в свою книгу.

— Согласна. Но… очень уж горько расставаться с ним.

Адриенна через стол протянула руку и сплела свои пальцы с пальцами Сильвии.

— Будут у нас в жизни и другие автомобили.

На следующий день с вечерней почтой пришло письмо от Джойса.

Моя дорогая мисс Бич!

Надеюсь, нынешний праздничный сезон проходит в Стратфорде-на-Одеоне так же бодро и весело, как в прежние счастливые годы. Мы с миссис Джойс скучаем по елочке, втиснутой в уголок между стопками книг, и по превосходному сидру, который Вы, бывало, настаивали нам на радость и которым мы наслаждались в самые холодные дни.

Хотелось бы мне уверить Вас, что у нас все в порядке, но состояние Лючии в этом презренном городе только ухудшается — и как ему не ухудшиться? — а моя дорогая Нора отбивается от собственных недомоганий. Доктор считает, что ей вскоре потребуется гистерэктомия. Мы собираемся проконсультироваться еще с одним врачом. Мои глаза… что ж, они мои глаза и есть. Я не мог поехать в Швейцарию на запланированную процедуру, потому что был нужен здесь, в Лондоне.

Меньше чем через два месяца нашему «Улиссу» исполняется десять лет, а его автору — полвека. Ни в то, ни в другое невозможно поверить, хотя все свои пятьдесят я ощущаю каждым суставом и каждой жилкой. Я прямо слышу, как часы отсчитывают оставшиеся мне минуты, дни, годы. Очень не хочется терять время. И я снова начал писать.

Надеюсь, что под конец этого года и в канун десятилетия Леопольда и Стивена Вы найдете в своем сердце силы отпустить нас. Я никак не смогу завершить «Неоконченный труд», если буду все время отвлекаться на судьбу «Улисса», тождественную судьбе моего семейства. Притом что мои жена и дочь так сильно нуждаются в должной медицинской помощи и уходе, я обязан принять меры безопасности, чтобы оплачивать счета от докторов, не тревожась по поводу денег, и я искренне верю, что все это мне обеспечат Серф и его «Рэндом хаус». Прошу Вас, Сильвия, пересмотрите свою позицию, ради меня.

С глубочайшей любовью к Вам,

Джеймс Джойс

Сильвия в третий раз перечитывала письмо, от которого узел внутри нее разбух настолько, что начал душить ее изнутри, когда в лавку шмыгнул Пэдди.

А она как раз собиралась закрываться.

Ранний зимний вечер уже разлил в небе чернильную темноту и теперь посыпал землю легким снежком — крупные белые снежинки сияли и переливались на тротуарах в свете газовых фонарей. Сильвии так хотелось успокоить нервы глотком того самого сидра, о котором писал Джойс, но они с Адриенной договорились, что в этом году подобная роскошь дозволительна только под Рождество. А ведь до прочтения письма Сильвия просто мечтала о горячем ужине с бокалом красного вина в компании Адриенны.

Холодный сырой воздух ворвался в лавку вместе с Пэдди.

— Добрый вечер, мисс Бич, — бодро поздоровался паренек. — Боже мой, ничто не сравнится с Парижем в дни рождественского поста.

— Извините, Пэдди, я уже закрываюсь.

Услышав звук хлопнувшей двери и почуяв свежий снег, из задней комнаты показался Тедди, мельком взглянув на Пэдди, подбежал к Сильвии и плюхнулся возле ее ног.

— Я не задержу вас надолго, — сказал Пэдди, подходя к ее столу.

Сильвия только сейчас сообразила, что он, сколько ни таскался в «Шекспира и компанию», ни разу ничего не купил. Ни одной книги.

Его голубые глаза походили на ледышки. Как же она раньше их не замечала? И его волосы цвета воронова крыла. Молвил Ворон[141]. Снова По.

Он вперился в нее этими своими глазами и сказал:

— В последний раз попытаюсь. На днях я должен вернуться в Лондон. Но я спрашиваю вас в самый последний раз, зачем вы стоите на пути у Джеймса Джойса и его великого романа? Величайшего романа нашего века, осмелюсь утверждать.

— Ну, от века не прошла и треть. — Я просто не в силах заставить себя согласиться ни с чем из его слов, пускай и считаю, что он прав.

Пэдди пожал плечами.

— Просто предполагаю. Всего лишь догадка. А вот о чем и гадать не нужно, так это о том, что вы встали препятствием на его пути. Что ясно всякому, кто истинно печется о Джойсе, кроме вас самой.

Сильвия смотрела на него и подыскивала ответ. Что бы она ни сказала, никакие слова все равно не убедят ни его, ни Джойса. Даже мысль, что Пэдди вскоре уберется из города, и та не приносила ей облегчения. Какая разница, Джойс вместо него подошлет кого-нибудь другого.

Я для него расходный материал.

После всего, что я для него сделала.

Вот сейчас Сильвия впервые обозлилась на него глубоко и основательно. Для него я ничем не отличаюсь от Гарриет или кого бы то ни было еще в его жизни. Никакой он не Одиссей, всеми силами рвущийся в родную Итаку, верный Пенелопе и Телемаху. Пускай он способен написать о таких персонажах, но сам вовсе не из их числа.

А я все это время ошибалась.

В тот самый момент, хотя в лавке стояли покой и тишина, если не считать тихого сопения Тедди у ее ног, рамка с одной из страниц Уитмена, присланных ей матерью к открытию лавки на улице Дюпюитрена, вдруг сорвалась со стены и рухнула на пол. Стекло, защищавшее автограф поэта, с громким звоном разбилось.

Разбуженный Тедди тревожно залаял. А Пэдди даже не дернулся.

Что это, если не знак, о котором она просила?

Спасибо, мама.

— Чудно, — сказала Сильвия и немедленно почувствовала, как растворяется душивший ее изнутри ком. — Пускай Джойс заполучит свою драгоценную книгу. Передайте ему поздравления с Рождеством.

Часть 4. 1933–1936

Я славлю себя и воспеваю себя,

И что я принимаю, то примете вы,

Ибо каждый атом, принадлежащий мне, принадлежит и вам.

Уолт Уитмен. Песнь о