Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

Дефоссё складывает письмо и снова прячет его в карман. Потом, мельком поглядев, как идут работы на серповидном укреплении, переводит взгляд на Трокадеро. Отчего же все-таки не слышно «Фанфана» с товарищами? Он ненадолго погружается в расчеты траекторий и парабол, и они, подобно парам опиума, оказывают свое обычное действие. Он с удовольствием вспоминает, что башня Тавира наконец-то оказалась в пределах досягаемости его орудий. Это великолепно. До центра Кадиса — рукой подать. Последнее донесение, доставленное голубиной почтой, содержит план этой части города, на котором отмечены места попаданий — две на улице Реканьо, одна — на Вестуарио. Лейтенант Бертольди чуть не плясал от радости. Сейчас мысли Дефоссё, как уже бывало не раз, обращаются к лазутчику, пересылающему эти сведения, к неведомому субъекту, который, рискуя жизнью, позволяет нанести на карту эти триумфальные пометки. Кто он? Испанец по рождению или давно осевший здесь и натурализовавшийся француз? Капитан не знает, как его зовут, как он выглядит и чем занимается. Не знает, военный он или гражданский, одухотворен ли высокой идеей или движим корыстолюбием, изменник ли своему отечеству или борец за правое дело. И платит ему не он — это дело главного штаба. Со шпионом его связывают только почтовые голуби и тайные рейсы, которые некий испанский контрабандист по прозвищу Мулат совершает с того берега бухты на этот. Однако Мулат не скажет ни словечка сверх того, что совершенно необходимо. Во всяком случае дело, конечно, идет об агенте с могучими возможностями. О храбреце неустрашимом, если вспомнить только, чем он занят. И — что живет под дамокловым мечом, а верней сказать, в постоянно нависающей над ним тенью виселицы, а это растреплет нервы кому угодно. Дефоссё знает наверное, что сам он недолго бы протянул вот так — в полном одиночестве, на вражеской территории, где нельзя довериться ни одной живой душе, где каждую секунду надо прислушиваться, не гремят ли на лестнице шаги солдат или полицейских, где постоянно ожидаешь, что попадешь под подозрение, в донос, а потом — и в тюрьму, а там ждут пытка и позорная казнь, уготованная шпионам.

Орудия уже установлены на лафеты, наведены поверх парапета на бухту. Капитан встает, покидает спасительную тень и возвращается на причал, чтобы самолично руководить последней наводкой. По дороге слышит наконец донесшийся с востока грохот. Это мощное пу-ум-ба хорошо ему знакомо. Привычное ухо мгновенно определяет дистанцию — две с половиной мили. Дефоссё останавливается, всматривается туда — чуть подальше берега Трокадеро, — откуда раздался грохот, и полминуты спустя слышит второй такой же, а потом и третий. Стоя на эспланаде причала, козырьком приложив руку к глазам, Дефоссё удовлетворенно улыбается. Десятидюймовки Вильянтруа-Рюти ни с чем не спутаешь: у них такой плотный, тугой и чистый звук, дающий раскатистое гулкое эхо. Пу-ум-ба. Вот и еще один, четвертый. Умница, Маурицио Бертольди, справился с порученным делом, долг свой исполнил.

Пу-ум-ба. Пятый выстрел переполняет сердце капитана гордостью. Какое блаженство, какое наслаждение! Он впервые слышит свои гаубицы издали, со стороны, а не в непосредственной близости от огневой позиции на Кабесуэле, когда самолично проверяешь, все ли в порядке. Но все звучит, как должно. Чудесно звучит. Это наконец «Фанфан» подал голос, который чем-то отличается от других — в самом начале тон грохота чуть глуше и ниже. Радость узнавания заставляет Дефоссё вздрогнуть от странной нежности. От горделивой радости отца, увидевшего, как его сын сделал первые шаги.

— Что вы сказали? Скрылся? Вы издеваетесь?

— Нет, сеньор. Боже избави…

Долгое, напряженное молчание. Рохелио Тисон невозмутимо, не моргая и не отводя глаз, выдерживает яростный взгляд главноуправляющего полицией Эусебио Гарсии Пико.

— Вы взяли этого человека под стражу, Тисон. И отвечали за него.

— Сбежал, как я докладывал. Это бывает.

Беседа протекает в кабинете Гарсии Пико: сам он сидит за своим сверкающим полировкой и абсолютно пустым — ни единой бумажки — столом у окна, выходящего во двор Королевской тюрьмы. Тисон стоит перед ним с картонной папкой в руках. Хоть предпочел бы находиться где угодно, только не здесь.

— Сбежал — и при странных обстоятельствах… — цедит наконец Пико, обращаясь словно бы к самому себе.

— Все так, дон Эусебио. Мы проводим тщательное разбирательство.

— Да неужели?

— Самое доскональное.

Что ж, такой способ подвести итог ничем не хуже любого другого. На самом деле человек, о котором идет речь, — тот самый, что выслеживал молоденьких швеек на улице Хуана-де-Андас, — уже неделю как, обвернутый парусиной, с пушечным ядром в ногах в качестве груза, лежит на дне морском. Во что бы то ни стало надо было получить признательные показания, и Тисон допустил ошибку, поручив вести допрос своему помощнику Кадальсо и еще двоим сбирам, вот они, скоты, и перестарались. Задержанный оказался слаб здоровьем, помер и тем самым оставил дознавателей с носом.

— Да это не страшно… Никто ничего не знает… Ну или почти ничего.

Гарсия Пико все так же мрачно предлагает присесть.

— Ну, вы своего добились, — говорит он, пока Тисон устраивается в кресле и кладет на колени папку. — Последнее убийство незамеченным не осталось.

— Слухи… Неподтвержденные слухи.

— Слухи-то слухи, однако же от нас потребовали объяснений. Этой историей заинтересовалась даже парочка депутатов.

Интерес их угас через несколько дней, возражает Тисон. Ну погибла девушка, царствие ей небесное… Одной больше, одной меньше… По счастью, с предыдущими убийствами эту смерть не связали. И тотчас все забылось. В городе и без того много всякого происходит, не говоря уж о постоянных бомбардировках. При таком количестве военных и эмигрантов происшествия случаются ежечасно. Не далее как вчера зарезали английского матроса, а на Бокете солдат задушил проститутку.

— И мы смогли, — завершает свой краткий доклад комиссар, — заткнуть рот кое-кому.

— Черт. Вы же сказали — «имеется подозреваемый»… Этими самыми словами сказали и в самый подходящий момент…

— Так оно и было. Был подозреваемый. Но сбежал, как я докладывал. Мы его, чтобы не нарушать этот свежепринятый закон, собирались выпустить, взять под плотное наблюдение, а потом снова посадить…

Гарсия Пико взмахом руки прерывает его. Взгляд его, скользнув по комиссару, устремляется в бесконечность — куда-то между закрытой дверью и неизбежным портретом, с которого его величество Фердинанд Седьмой — томящийся во французской неволе мученик за отчизну — взирает на них из-под набрякших век весьма недоверчиво.

— Как же это случилось?

Тисон пожимает плечами:

— Двое моих людей проводили с ним следственный эксперимент, восстанавливали ход событий. Ну а он сумел уйти. Как это ни прискорбно.

— Прозевали? Ушами хлопали? — Взгляд начальника полиции по-прежнему обращен в никуда, в немыслимую даль. — Проворонили, так и скажите — вот он и ушел. Был и нет.