Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

— Пять тысяч реалов, — шепчет Мохарра жене.

Та все слышала. Смотрит на него молча и устало. Поблекшая кожа, морщины, прежде времени залегшие вокруг глаз и в складках губ, ясней ясного говорят о тяготах жизни, об изнурительных заботах по хозяйству, о неизбывной бедности, о семи произведенных ею на свет детях, из которых трое умерли во младенчестве. И солевар, наполняя кувшин из огромной оплетенной бутыли, угадывает в глазах жены то, что она не высказывает словами. Уйдешь далеко, чуть не на край света, где французы сидят, а кто нас кормить будет, если тебя там убьют? Останешься лежать в канале, а кто нам тогда пропитание доставит? Неужто не наигрался еще со смертью, чтобы еще раз пытать судьбу?

— Пять тысяч реалов, — настойчиво повторяет он.

Женщина безучастно отводит взгляд. Что остается ей, рожденной в это время, в этой среде, в этой беспросветности, как не принимать покорно все, что ни пошлет судьба. Свояк Карденас, который знает грамоте и счету, подсчитал недавно: три тысячи двухфунтовых буханок белого хлеба, двести пятьдесят пар башмаков, триста фунтов мяса, восемьдесят — молотого кофе, две с половиной тысячи квартильо[35]вина… Это все и много еще всякого другого сможет купить Фелипе Мохарра, если на буксире, на веслах или как угодно еще сумеет привести французскую канонерку от причала в Санта-Крус через пол-лиги каналов, через болотистые плавни и ничейную землю. Масла для лампы, еды, хворосту, чтобы эту еду готовить и чтобы дом согреть зимой, одежду для девочек, оборвавшихся хуже нищенок, крышу перекрыть, новые одеяла, чтоб было чем укрыться, когда в комнате с закопченными стенами и родители, и дети укладываются на ночь на один матрас. Чтобы хоть немножко выбиться из этой нужды, которую редко-редко удается скрасить выловленной в канале рыбой или подстреленной на берегу птицей — а и то и другое добывать стало все труднее, потому что какая теперь, к дьяволу, охота, если идет война и весь Исла-де-Леон изрезан траншеями.

Фелипе вновь выходит во двор, щурит глаза на солнце, ослепительно отблескивающее в узких, как клинки, полосках тихой воды в каналах и плавнях. Передает кувшин свояку и куму, и те поочередно запрокидывают голову, отправляя в рот струю вина. Удовлетворенно прищелкивают языком. Крошат ножом табак на мозолистых ладонях. Сворачивают новые самокрутки. По дороге, вьющейся берегом канала Сапорито, в сторону арсенала Каррака медленно движутся темные против света фигуры: это каторжане возвращаются под конвоем морских пехотинцев на работы — строить укрепления в Гальинерасе.

— Двинем отсюда через пять дней, — говорит Мохарра. — Когда ночью потемнее станет.

Симон Дефоссё с причала в Пуэрто-Реале вглядывается в недальний вражеский берег. Наметанный взгляд профессионала, привыкшего определять дистанции на местности и на карте, действует с точностью дальномера: ровно три мили до Кантеры, одна и шесть десятых — до Клики, полторы — до Карраки, где для защиты северо-западного угла арсенала в Санта-Лусии расставлены вокруг здания бывшей тюрьмы орудия усиленной батареи. Огневая мощь и вправду впечатляет: испанцы собрали там двадцать стволов, включая полевые 24-фунтовые орудия и 9-дюймовые гаубицы. Ее сектор обстрела перекрывается секторами других батарей, и перекрестный огонь делает линию неприятельской обороны на этом участке неприступной: можно с фланга обстреливать каналы, буде французы рискнут двинуть по ним свои силы, а кроме того, поддерживать огнем рейды собственных канонерок, время от времени тревожащих пальбой императорские войска. Именно так и произошло три дня назад, когда корабли на рейде Пуэрто-Реаля, совсем неподалеку от причала, подверглись атаке испанской флотилии, под покровом ночи подобравшейся с другого берега так тихо, что только на рассвете обнаружилось — десять лодок канонерских, да еще четыре гаубичных, да еще три бомбометных уже выстроились в боевой порядок и до начала отлива успели выпустить больше двадцати гранат и двести картечных зарядов, чем причинили большой ущерб и французским кораблям, и экипажам, и портовым сооружениям. В одно только здание Лос-Роса, которое стоит у самого причала и служит разом и арсеналом, и цейхгаузом, и кордегардией, всадили одиннадцать бомб. Не то чтобы катастрофа, но очень серьезная неприятность. С убитыми и ранеными. И по этой причине маршал Виктор, у которого от дикой ярости каждый волосок в бакенбардах стал дыбом, в свойственной ему солдафонской манере смешал с грязью генерала Менье, начальника дивизии, в зоне ответственности коей находится Пуэрто-Реаль, и отдал приказ Симону Дефоссё немедленно, во весь дух прибыть из Трокадеро, получить чрезвычайные полномочия, на месте оценить положение и принять все меры к тому, чтобы впредь ничего подобного этому раздолбайскому паскудству — таковы были собственные слова маршала, переданные, впрочем, устно, через адъютанта, — не повторилось.

Подходит сержант Лабиш, которого капитан привез в помощь себе. Унтер-офицера никак нельзя почесть образцом исполнительности или высокого боевого духа, однако больше Дефоссё рассчитывать не на кого. Лабиш, по крайней мере, хоть вид делает. От благотворной ли перемены места прибавилось ему энергии, оттого ли, что на чужих подчиненных можно излить прикопленный в Трокадеро запас раздражения и злости, но со вчерашнего дня овернец колготится, как десятник на стройке, громогласным ором отдавая распоряжения и кроя на чем свет стоит местный гарнизон и его, гарнизона, мать.

— Орудия доставлены, господин капитан.

— Начинайте выгрузку, сержант. И пусть готовят лафеты.

Море во время отлива пахнет совсем по-особенному. Корабли — от нескольких остался только обугленный остов — стоят на мелководье, сплошь усеянном белыми пятнышками: это стаи чаек присели среди обнажившегося зеленого ила и водорослей как раз напротив причала, по которому проходит Дефоссё в сутолоке и суете солдат, занятых обустройством огневой позиции. Вчера утром, сразу по прибытии, капитан, как было приказано, оценил ситуацию, а днем, вечером, ночью и нынче утром не покладая, можно сказать, рук распределял людей по работам и руководил ими. Сейчас уже пятый час пополудни, и взвод саперов при вялом, через пень-колоду — поскольку жара адова — содействии морских пехотинцев и артиллеристов только что уложил наконец последние туры с морской травой и песком для защиты нового, выстроенного полумесяцем огневого рубежа, призванного своими шестью 8-фунтовыми орудиями полностью прикрыть город со стороны моря. Ну а если не полностью, то хоть более или менее.

Дефоссё отправляется на площадь, где на подводах, запряженных мулами, лежат чугунные трубы. Вывезенные из Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, эти старые орудийные стволы — каждый шести футов в длину и больше полутонны весом сейчас будут устанавливать на лафеты системы Грибоваль, уже размещенные и укрепленные на позициях. Оттого что герцог Беллюнский так торопит и понукает, позиции эти будут открытые и оборудованные лишь барбетом, без всякой иной защиты для прислуги, кроме набитых илом и водорослями фашин и туров, которые обошьют досками, подопрут пиллерсами и вкопают в землю так, чтобы возвышались на три-пять футов, — не бруствер, можно сказать, а слезы. Но все же, размышляет Дефоссё, и этого довольно, чтобы держать на почтительном расстоянии испанские канонерки — по крайней мере, в светлое время суток. Его больше беспокоит — и об этом он уже докладывал по начальству — другое противник изменил расположение своих батарей. Один английский офицер, из-за последствий дуэли вынужденный перебежать к французам, дал сведения о том, что на батарее в Ласарето появились дальнобойные орудия, что в британских фортах на Санкти-Петри и Гальинерас-Альтас, так же как и в португальских в Торрегорде, поставили 24-фунтовые пушки и 36-фунтовые карронады. Впрочем, все это происходит за пределами того сектора, за который отвечает Дефоссё, и потому его больше тревожит новая прямая угроза, нависшая над Трокадеро: бомбардирский корабль «Террибль», используемый как плавучая батарея, будет обстреливать форт Луис и Кабесуэлу, подавляя огонь «Фанфана» по Кадису. Или пытаясь подавить. Осада Кадиса — это какая-то диковинная смесь игры в «четыре угла», строительства карточного домика и партии в домино, и в этом сочетании каждое новшество, любое, даже самое незначительное движение может повлечь за собой сложнейшие последствия. А императорская артиллерия с Симоном Дефоссё в середине этого клубка исполняет жалкую роль того, кто тщится залить пожар единственным ведром воды и мечется туда-сюда, никуда в итоге не поспевая.