Картахена - Лена Элтанг

Наше дело не продвинулось ни на шаг, если не считать очередного явления траянской девчонки: на этот раз она принесла кредитку покойного Аверичи, уверяя, что горничная обнаружила ее в комнате капитана, при этом она так хлопала своими длинными ресницами, на которые кобуру можно положить, что я едва удержался от смеха. Ну да, как же, капитан пристрелил хозяина богадельни и гуляет с его карточкой, на которой, как всем известно, нет ни копейки, потому как покойный был деревенщина, каких свет не видывал, и признавал только наличные. Я бы на его месте делал то же самое, имея жену, которая в любой день может очистить счета и сбежать с каким-нибудь плотником или инструктором по гольфу. Одним словом, его карточкой только изморозь с лобового стекла соскребать в январский день в горах.

Однако она упорная, эта студентка, в прошлый раз она приволокла нам с сержантом новенькие рояльные струны и утверждала, что это гаротта, которой задушили ее брата. Когда я сказал, что брат умер, задохнувшись под тяжестью соли, а следы на шее у него от того, что труп тащили из рощи на рыночную площадь с помощью проволочной петли, она разозлилась и заявила, что в местной полиции мачете от хлебного ножа никто не отличит. Начинаю думать, что за ее упорством кроется та скользкая и богопротивная вещь, которую некоторые называют женским чутьем. Бумажник хозяина и впрямь могли подбросить к мертвому телу юного Понте, чтобы перевести стрелки на деревенских.

О чем это говорит?

О том, что бумажник был у человека, убившего мальчишку, с собой, а значит, он и есть тот, кто пристрелил Аверичи в усадебном парке. И тот, кто пытается морочить мне голову с начала февраля. И тот, кто думает, что он отлично спрятался. И еще тот, кого пора уже взять за ноги и хорошенько потрясти вниз головой.

Я намерен поступить не по-христиански, падре, и не уверен, что стану раскаиваться. Часовню восстанавливать надо? Надо. Глядишь, из убийцы и выпадут недостающие сорок тысяч. А то и больше.

План был не так уж плох. Убить одного, а другого засунуть за это в тюрьму.

Теперь-то мне ясно, что следовало отправить их во Флегетон без задержки, как разбойников, сразу обоих, туда, где болтаются тираны, папские легаты и прочая шушера. Но мне представлялось, что это слишком просто и скучно. Из капитана выйдет отличный убийца для громкого дела, казалось мне, он ведь уже прикончил двоих. Вернее, они вдвоем с хозяином прикончили. Нет, втроем! – в смерти Стефании виноват еще и конюх-бретонец. С конюха взятки гладки, он уже два года, как по шею вмерз в ледяное озеро в девятом круге, предназначенном для предателей друзей и сотрапезников. Он ведь обедал с моей бабкой в ее столовой красного дерева в те дни, когда в доме не было гостей, а потом они наверняка отправлялись в спальню и ублажали друг друга своими старыми телами.

План был неплох, но ошибка в него пробралась. И дело не в том, что пистолет был паршивым, а обстоятельства скверными. Дело в том, что во мне было недостаточно безразличия. Безразличие очищает и превращает тебя в белое олово, но стоит тебе увлажниться, как серебро вскипит, атанор взорвется, а сам ты надышишься ртутью и скатишься в свое нигредо, на дно наивности. Любовь – это влага, но с любовью у меня все под контролем, а вот с ненавистью пока не получается. От ненависти вечная рябь на темной воде созерцания, будто от теснящихся карпов или от дождя.

Мне пришлось постоять там, в кустах, некоторое время, глядя на поляну с мертвецом, чтобы собрать свое безразличие в кулаке и приступить ко второму действию. Начавшийся ливень проводил меня до дверей отеля, превратив гравийную аллею в русло ручья, и это было очень кстати. Открывать казенные двери я умею еще со времен интерната, для этого нужна канцелярская скрепка и немного терпения. Оставалось найти в капитанском номере подходящее место, не включая света. Место, в которое хозяин комнаты не заглянет без особой нужды, зато полиция непременно проверит.

Кровать. Письменный стол. Мне приходилось пробираться в темноте, подсвечивая лампочкой на брелоке для ключей. Гардероб. Что-то мягкое соскользнуло с вешалки на пол. Потом под рукой оказался рукав пальто, вероятно того самого (цвета кофе с молоком), в котором капитан разгуливал в солнечные зимние дни.

Пистолет мягко опустился на дно кармана. Прощай, маленький Jetfire, двенадцать на девять сантиметров. Марокканец, продавший его мне на блошином рынке, сказал, что у него нет предохранителя потому, что он сделан до шестьдесят восьмого года. Выходит, беретта старше моей покойной матери. Восемь патронов в патроннике, девятый в стволе. Теперь их семь. Одна пуля ушла в мишень, а вторая убьет Аверичи и приведет капитана в тюрьму. Таков был первоначальный план. Но теперь мне нужен был план Б, и его приходилось сочинять на ходу.

Так, это что такое? Книжная полка. Записку положим в книгу, скажем, в учебник по игре в покер, вряд ли он на нее наткнется до прихода полицейских. А полицейским я позвоню с автобусной станции. Записка сработает не хуже пистолета (так мне казалось в ту ночь, наверное, мой разум был одурманен запахом крови). Черта с два она сработала. Записок оказалось выше крыши, постояльцы несли их в полицию всю неделю, одну за одной, и на всех были кипарисы и подпись Бранки, как будто их на гектографе напечатали.

Позвонить с автобусной станции мне не удалось, трубка была оторвана, и, судя по всему, довольно давно. Звонить с почты было опасно: тамошняя тетка знает меня в лицо. Пришлось забраться к администратору (это оказалось не так просто) и позвонить в участок, приложив ко рту конец бархатной шторы.

На мой звонок карабинеры не обратили никакого внимания. Надо было звонить еще раз, но мне пришлось ждать, пока полиция не отпустит вдову и тренера, убедившись в их невиновности. Потом пришлось ждать, пока комиссар не вернется с каких-то салернских курсов. А потом дело сунули на полку, так что мой звонок пришелся им не по нутру, они прямо так и сказали: сколько можно морочить полиции голову?

К тому времени мне стало ясно, что капитана полиция не тронет, даже если у него в комнате окажется артиллерийский арсенал. Теперь оставалось два варианта попроще, раз первый, казавшийся мне достаточно коварным, провалился самым жалким образом. Один вариант – убить капитана своими руками, а другой – построить еще одну западню (скажем, насыпать в яму горячих углей и прикрыть ветками по примеру македонского царя). И никакой белладонны, никаких градусников. Сухая алхимическая стирка.

Еще в интернате способность убивать показала мне меня, очертив контур, прежде размытый. Мне казалось, что я умею только терпеть и беситься, читать и гулять в одиночестве, и еще презирать, разумеется. Забавно узнать о себе какие-то вещи, которые определяют тебя как разумное существо, способное менять ход событий. Да, вот именно, определяют. Человеку нашего времени трудно определиться, он так тесно существует в стае (или в рое?), что его ограничительные винты разболтаны, пределы размыты, и он легко переливается в другого, такого же смутного и недостоверного.

Одно дело, когда человек себя считает кем-то: пророком, заступником слабых, орудием в руках Бога или, например, сверхчеловеком, и совсем другое дело, когда человек никем себя считать не хочет. Условий нет. Определенности разрушены. Получается, что человек и сам никакой, и мир вокруг него никакой. Нет ничего, за что бы он был готов умереть. Поэтому ему так просто убивать самому.