Правда фронтового разведчика - Татьяна Алексеева-Бескина

Оглядываясь назад в детство, в юность, в зрелые годы, понимаешь, какая скудная была жизнь, даже при сравнительно устроенном по тем временам житье. Особенно после войны. Но из тех лет тянет каким-то людским теплом, чем-то трогающим душу, и это несмотря на то, что над теми годами висит мрак войны, многих захлестнувший намертво. Как люди все это выдерживали, те же военные годы. Где были силы? Бомбежки, карточки на хлеб и прочее, талончики «на жиры» по пять граммов, одежка, сооруженная из старья… А лица женщин, получивших лихую весть… оттуда.

Сегодняшнее поколение 20—40-летних имеют совсем другую начинку. Случись что-то крутое, перегрызут друг друга, задавят. Истинно русских добрых душ, сопереживающих, сочувствующих, найдется так мало. Старики или родившиеся задолго до войны, выжившие после нее, те, кто несет особый российский, в чем-то еще советский заряд, уходят. И какие силы их держали? И я была среди них, варилась в тех днях. И с изумлением вспоминаю о тех днях, довоенных, послевоенных. Для психиатров, психологов, социологов — все это еще непрочитанная книга, необъясненная суть человека. Но во все времена человек живет, выживает, радуется жизни, эмоциям, свету… и хочет лучшего для неизбежного во все времена потомства.

В определенном возрасте почти каждому человеку хочется почему-то заглянуть в свое прошлое, пройти по местам вчерашней жизни, посмотреть на людей, если они еще живы, перебрать, наконец, домашний архив… Что это? Недостаток эмоций в настоящей жизни? Нет! Скорее, в который раз желание сверить себя со временем, несущим тебя на хребте волны. А может быть, ты так и остался там, в далеком прошлом, — и ни с места? Может быть, с удовлетворением увидишь, что шагнул широко вперед и состоялся таким, каким и задумывал себя, каким видел свое будущее. Этот взгляд в прошлое позволяет оценить наконец и масштабы прошлых событий, увидеть их настоящую цену. Что-то забылось, что-то быльем поросло, что-то оказалось чрезвычайно важным, и оценить это можно только сейчас! Вот так же и Игорь оценивал свое прошлое, когда мы ездили по местам его Войны.

Так и мое детство в военные годы — тогда все было вне обсуждений, иначе быть не могло. Наш вклад во «взрослое» дело был прост и ясен, как дыхание. Но только из сорокалетнего далека можно удивляться силе духа, убежденности, что ли, ответственности детей, которые без понуканий, внушений, едва прожив десять лет, стояли рядом со взрослыми, делали нужное дело. Никто нас не призывал, не агитировал, не читал политинформаций, но мы знали — это касалось и нас! Мы не читали газет, радио было не в каждом домике, в кино попадали не часто, но больше всего нам нравились «Боевые киносборники». В нас это было «от корня», вроде бы само собой. Способны сегодняшние десятилетние принимать решения, действовать, подчиняться необходимости? Наверно, многие могут, но эта гигантская сила начинающегося человека чаще всего спит, действует лишь небольшой ее пласт — учеба. Развлечения — и все! Почему? Почему нужны экстремальные условия, чтобы все проявилось? Или мы просто не доверяем детям, ждем, когда можно будет с них спрашивать? Время может и проскочить. Когда уже и не спросишь, не отложится нужный пласт в сознании. Так-то!

Немногоо другом, о памяти. Когда мы с Игорем и дочкой ездили по его фронтовым местам, дочка с огромным интересом участвовала во всех его встречах с однополчанами, лазила по окопам бывших передовых, где воевал папа. Его рассказы были для нее огромным событием, оценить которое мы даже сразу не смогли. Дочка очень сожалела, что в свое время дедушка, тоже ветеран войны, не рассказывал о тех годах, о 41 — м, о боевых своих орденах — за что их получил. Тогда еще стеснялись «хвастаться», как казалось ветеранам. А сейчас уже его не расспросить…

А ниточка тянется из истории. Но во всех ли семьях знают о дедах, о прадедах. Горький вкус истории может передаваться только от живых к живым. А их все меньше… Книги? Кино? Лучше один раз услышать, увидеть ветерана!

Тропинка вывела за угол института. Дом — стоит! Врос в землю, покосился, маленький стал. Какая-то контора в нем. Входить не надо. Прах трогать не пристало, прах времени! А посмотреть можно. Заглянуть в щелочку, в далекое детство. Дом когда-то назывался «двухсоткой» — на двести студентов общежитие, а жили преподаватели. Была и «семисотка» — двухэтажное, деревянное — «под» конструктивизм, с затейливой планировкой. Где оно? Срыли? Сгорело? По нему прошла железная дорога с моста.

Хорошо, что весной вечера уже светлые. Вперед — по уличкам, переулкам. Вот еще одна памятная школа — там был госпиталь, там давали концерты раненым. А там еще одна школа, куда развели «мальчиков» и «девочек». Но и там, и там в школах учили кидать гранаты, разбирать трехлинейку, делать перевязки… Это в четвертом-то классе.

Дела служебные, командировочные, срочные, и все-таки бегом в дом культуры, где выставлен тот самый макет города XIX века — один к пятидесяти. Макет — в цветах и красках. Бог мой, красота-то какая. Колокольни, купола, монастырь какой необычный, а подворье у речного вокзала!.. Неужели это его остатки на площади? У причалов на набережной стоит «Святой Фока», рядом — плавучий кран, паровой, судя по трубе. И набережная с ряжами. В окошках домиков занавески, в комнаты заглянуть можно. А вот подошел и автор этого произведения, иначе не назовешь. Инженер, ветеран войны. Пенсионер. Увлекся. Огромный труд — материалы архивов, старинные открытки, переписка, отыскание старожилов. И т. п.

— Как же вы восстанавливали масштаб зданий, улиц, а тем более цвет застройки, куполов?

— Да вот архивы, старые открытки. Остатки цвета — при ремонтах. Осталось кое-что от XIX века.

— А церкви, купола?

— Открытки, архивы, книги…

Макет занимает огромную площадь — в длину метров двадцать, до полутора метров в ширину и две береговые улицы в глубину от реки. Площади, причалы, скверы, кабаки, фонари — все есть. А хорош был портовый город. Веселый, сказочный по силуэту, куполам, колокольням. А уж колоколами гудел, видно, знатно!

— «Святой Фока» откуда?

Оказывается, именно тут он швартовался перед полярным плаванием. Плавучий кран пригнали сюда англичане перед Первой мировой. Кран до сих пор работает в порту!

— Помогают вам, например, школьники?

— Сначала все сам, а теперь помощников много… Да как не помогать, год юбилейный, шутка ли, 400 лет городу исполняется!

В историю нужно заглядывать, и почаще. В свою ли, города ли, государства.

Игорюшик, Пушенька, здравствуй в памяти моей, приветствую тебя! Так или иначе, разговариваю с тобой каждый день, а сегодня собралась ставить точку в нашей с тобой книжке «Выпало — жить!», и поэтому сегодняшний разговор превращаю в эпистолу и доверяюсь верной пишущей машинке.

Размышляя о том, чем завершить эти рассказы о тебе, обо мне, о нас, решила просто написать тебе письмо. Жанр эпистолы вымирает. Люди теряют способность формулировать мысли на бумаге, самом верном носителе, как нынче говорят, информации. Общение по телефону, который есть сейчас чуть ли не у каждого, прозвучало и улетучилось, растаяло — ни душе, ни сердцу. А строчки письма — они теплые, к ним можно прикоснуться, перечесть много раз. Телефон скорее разъединяет, делает связь эфемерной, ненадежной, сдуваемой временем. Письмо лежит годы, десятилетия и того дольше.