Правда фронтового разведчика - Татьяна Алексеева-Бескина

К религии мы оба с Игорем относились отстраненно, но с интересом ко всему, что ей сопутствует. Архитектура, музыка, живопись, ритуалы, традиции, способность давать людям душевное равновесие никогда никого не оставляют равнодушными. Нас тоже… Но вот клир… Этих мы всегда сторонились. Лица эти чаще всего вызывают недоверие к их искренности. Но как говорится, бог с ними. При этом всегда почитали таких людей, как Флоренский, Мень, Ясенский, Войтыла, Далай-лама, и многих других, с интересом читали их работы. Везде есть мудрецы, философы и умницы.

Мы оба знали, что во младенчестве сердобольные бабушки нас крестили, не согласовывая с родителями. У Игоря еще забавнее: мама крестила его как православная, а родственники отца приобщили его к иудейской вере, хотя отец был полукровкой где-то в третьем колене.

О религии речь зашла неспроста. Еще на фронте, не отдавая себе 01чета и даже не вспоминая об этом, Игорь все время чувствовал какую-то силу, защищавшую его. Были, наверно, молитвы матери, был, наверно, и ангел-хранитель, с улыбкой потом говорил он. Но совсем без улыбки Игорь в 49-м году ездил в подмосковное Красково и брал для парткома выписку из церковной книги о крещении, когда его собрались гнать из Академии и о чем было уже сказано выше. Сегодня это смешно, но не тогда.

И не просто так, на волне духовной, при встрече ветеранов в 1974 году во время службы в соборе в Старой Руссе Игорь попросил прощения у митрополита Новгородского за разбитую в 44-м его стараниями колокольню.

С каким упоением слушал Игорь музыку, особенно органную в соборах — в Риге, Таллине, Праге, Будапеште. Любил рахманиновскую «Всенощную». Поражал меня тонким знанием, пониманием музыки классической, музыкальной памятью, хотя не пел, инструментами не владел. Особый инструмент для него — скрипка. Слушал с упоением.

Любил и другую музыку — стихи читал с удовольствием. Особо выделял поэтов-фронтовиков В. Орлова, Ю. Друнину и других. Нравился ему молодой Е. Евтушенко. С каким подъемом мы в Братске рвались на его выступления. А классика у него всегда была под рукой.

С особым чувством мы посещали соборы, монастыри в Вологде и Волоколамске, в Грузии и в Праге — всюду, где было интересно. Удивительную силу верующих чувствовали в намоленных стенах, пропитанных особыми флюидами. Сила эта ощущается, вливается в тебя. Не религиозная суть этой силы, а людская, психологическая. Недаром, например, у бурят где-нибудь в Тункинских Альпах у Байкала, в потаенном уголке, всякое красивое место, даже если там нет дацана, священно. Человеку там хорошо от красоты, от намоленных стен, от сгустка духовной энергии, накапливающейся от людей столетиями.

Церковь, религия — сложнейший социальный феномен, отношение к нему сложное. Можно отвернуться и сказать: это вне моего разума, но что-то заставляет вглядеться…

Смотрю по телевидению интронизацию нового патриарха православной Церкви Кирилла — длинное, многолюдное, певучее шоу. Золоченые облачения, куколи. От-репетированно ходят служки, низшие чины, перемещаются группы, выстраиваются линии из золоченых риз, седые бороды, цветы, песнопения… Много молодых лиц, причем азиатского типа.

Среди толпы присутствующих камера выхватывает благостные лица женщин с поджатыми губками, а в глазах читается отнюдь не церковная благодать. Редко — вдохновенное, верующее лицо…

Толпа, плотно заполнившая все пространство собора, своеобразна. Большинство без пальто (гардероб, естественно, не предусмотрен, на улице минус 20, значит пальто в машине). Правительственные лица с супругами в ложе. В первых рядах толпы министры, театрально крестящийся Никита Михалков. Трем четвертям присутствующих, в том числе и клиру, важен сам факт присутствия на этом шоу — показать свой флаг, как бы зафиксировать свою праведность, порядочность. Но вера, Спаситель — это не их сфера, они сами себе хозяева. Церковь — лояльное прикрытие. Не верю я этим людям… во всем.

Сама личность Кирилла, нынче ставшего патриархом, для меня двойственна и противоречива. Глаза его спокойны, чуть прищурены и зорко бросают стрелы взглядов… Действо идет своим чередом.

Кирилл — умница, философ, ритор, краснобай, политик и экономист. Одни его многолетние беседы на телевидении чего стоят! А его речи памяти Раушенбаха! Умен, ничего не скажешь, тонок… Знает несколько языков. Спустился на лыжах с Монблана. Летал на реактивных самолетах — управляя ими. Но его монашество? Мужчина, не возжелавший женщину, отказавшийся от нее, подозрителен. Лицо-то светское, плотское. Ну, бог ему судья.

Похоже, что делать он будет не столько дела духовные, сколько будет заниматься политикой, и высокой. Недаром много лет вел дела внешних сношений Церкви. Что он задумал? Объединить христиан разных конфессий, создать единую Церковь всех религий? Дело благое, но неподъемное. Или просто дорвался до власти, до возможности влиять на большую политику. Ежели во благо людям — Бог в помощь.

Ни Игорю, ни мне Церковь как социальная практика неинтересна, атолько как феномен культуры, истории. Почему все молят о прощении грехов? Каких? Тех, что в десяти заповедях? Так они были указаны еще на стеле Хаммурапи. Почему все время покаяние? Отвращает ритуальное целование рук, икон. И все время просьбы — спаси! От чего? Молитвы — психотерапевтическое самонастраивание. В общем, мы сами по себе, Церковь — сама по себе.

А ангелы-хранители, наверно, существуют. Даже просто в твоем имени. Иконки с именем — обереги величиной с почтовую марку среди документов у нас лежали.

Но в дальний путь он ушел своей дорогой и не под отпевание. Это ему не было нужно.

Сегодня 22 июня, для многих поколений день трагический. Уже прошли десятилетия со Дня Победы, а раны души, памяти продолжают отдаваться болью. Еще живы поколения тех, которым память острым когтем вынимает что-то, что хотелось бы спрятать подальше… Но уже третье поколение от времен Войны, как показывают соц-опросы, становится индифферентным к этому дню — постепенно и не все, но память притупляется, замещается книгами, кинофильмами, не всегда правдивыми, не всегда удачными.

За окнами яркий солнечный день, в саду буйно цветет все — от обильной в этом году сирени, поражающей многоцветием кистей, до самых незначительных трав, идущих по разряду сорняков, но таких красивых. Особенно хороши лилии, ирисы. Птицы весело перекликаются в зелени, жужжат огромные меховые шмели. Но дата, число это занозой сидит в памяти.

То, что досталось мне, тогда девчонке, — малость. Но те, кто был чуть постарше, хлебнули по ноздри, Игорь, например. Чудо произошло, остался жив и прожил еще много, нечего грешить, счастливых десятилетий. Но теперь и он далеко… Яркое, сверкающее утро, а вспыхнувшие слезы бегут по щекам, перехватывают горло. Он тут, рядом, не мог уйти далеко. Я говорю с ним, советуюсь, просто молчим вместе, как бывало, глядя на пушистые легкие облака, любуясь изяществом цветов, слушая птиц — продолжаем жить рядом.

Оказывается, что я — из военного поколения. Как-то не задумывалась, понимание пришло не сразу. Разница в годах с Игорем всего-то около восьми лет плюс Фронт, как добавляла я, если речь заходила о возрасте, о наших годах. Оказывается, мне тоже выпало — жить. Уже упоминала выше, что за три дня до 22 июня мы с мамой выехали из Ленинграда в Архангельск, где работал в то время отец. Билеты на поезд в Крым — впервые к морю, взятые на 25 июня, не потребовались, 24-го числа уже стояли у поезда, увозившего папу на фронт. Две шпалы — батальонный комиссар, знает немецкий, а несколько дней назад был штатским, преподавателем вуза. События идут стремительно, страшно, непонятно. Мама рванулась в Ленинград, казавшийся более безопасным, — но туда уже не пустили. А там она бы точно отправила меня со школой в тех трагических поездах, что вывозили детей под Лугу. Вернулись оттуда после бомбежек далеко не все, да и вернулись в лапы блокады.