Столетняя война - Эжен Перруа

Столь же по-разному складывались отношения с общественными классами. Эффективно и в полной мере добиться сотрудничества удалось только от двух из них, чье влияние определяла скорее их значимость, нежели численность. С одной стороны, это духовенство, прежде всего высшие священнослужители, которые в силу системы конкордатов[115], введенной папством после Констанцского собора, практически назначались или контролировались правительством, епископы, аббаты, каноники-пребендарии[116]. Именно в их среде Бедфорд найдет самых активных помощников, потому что на престол архиепископа Руанского сам посадит Людовика Люксембурга, сторонника и советника бургундцев. С другой стороны, это торговая буржуазия городов, после героического сопротивления захватчику легко примкнувшая к нему, как только возвратился порядок, а значит, началось процветание коммерции. Особенно характерный пример — Руан, резиденция правительства, Совета, Канцелярии, Суда Шахматной доски, благодаря такому отношению узнавший хорошие времена и заключивший выгодные сделки. Возобновление торговли с Англией окончательно определило симпатии горожан. Совсем иначе дело обстояло в деревне. Местная знать, за исключением крайне редких изменников, дружно не приняла захватчиков и ушла в добровольное изгнание, предпочтя потерять свои владения, но не подчиниться вражескому закону. Крестьянская масса в своей основе тоже была настроена откровенно враждебно. Для крестьянина новый режим воплощался лишь в иноземном сеньоре, жадно требующем оброков и исполнения повинностей, да в соседнем гарнизоне, обычно склонном к грабежам. Французские и нормандские хронисты, к какой бы стороне они ни принадлежали, подчеркивали непримиримую враждебность крестьянства, его мятежный дух.

В описании некоторых из них оккупанты выглядели варварами и палачами, чьи бесчинства народ скорее терпит, чем принимает с готовностью. Это сильное сопротивление не всегда было равно эффективным. Очень активная поначалу, но встречавшая жестокий отпор со стороны врага партизанская война, которую вела поставленная вне закона мелкопоместная знать при поддержке тысяч сообщников на местах, принесла немало успехов, но по мере того как надежды на скорое освобождение угасали, ее накал слабел. Когда в 1424 г. у врат Нормандии, в Вернее[117], дофин погубил единственную сильную армию, на которую еще можно было рассчитывать, упавшее духом население смирилось со своей судьбой. Отныне войну продолжали только отдельные упрямцы, сорвиголовы да приходящие с Юга дерзкие партизаны, наводившие страх своими стремительными рейдами. Крестьян их приближение пугало не меньше, чем английские гарнизоны. Чтобы справиться с этими патриотами, англичане окрестили их «разбойниками», что давало удобную возможность вешать их без всякого подобия суда, когда удавалось их схватить. Но бесконечно возобновлявшаяся борьба с этими таинственными партизанами изматывала оккупантов, напоминая им, что спокойствия на вражеской земле им никогда не будет. Все новые казни не укрепляли порядка, а лишь разжигали ненависть. Продолжались заговоры. В момент, когда на свое славное поприще вступила Жанна д'Арк, мятеж возник даже в среде мирных руанских горожан, и подавить его удалось лишь с грехом пополам. Такое обилие трудностей красноречиво свидетельствует о непопулярности и шаткости английского оккупационного режима. А ведь, по признанию самого Генриха V, Нормандия еще была провинцией, где его власть имела самые прочные основания. На смертном ложе он дал Бедфорду совет удержать Нормандию любой ценой, даже если придется оставить Париж. И на самом деле честный и энергичный регент сделал все возможное, чтобы сохранить это драгоценное приобретение. Но если эту провинцию он не потерял, то и переломить ее настроения не смог. Отдельные проявления милосердия, осуждение эксцессов некоторых особо одиозных гарнизонов не принесли ему лояльности населения. На этой глубоко враждебной земле англичане продержались тридцать лет — срок немалый, если учесть трудности, связанные с их задачей.

Под англо-бургундской Францией мы понимаем провинции, где после договора в Труа власть осуществляли совместно английские чиновники и представители партии бургундцев. Отсюда надо исключить собственные домены Филиппа Доброго и его кузенов или младших отпрысков семьи, которые в силу того же договора Генрих V обещал не беспокоить и отдал молодому герцогу в самостоятельное правление: в пределах королевства это Фландрия, Артуа, графства Ретель, Невер и Шароле, герцогство Бургундия; добавим сюда графство Булонь — оно находилось в вассальной зависимости от Артуа, но его законный наследник Жорж де ла Тремуйль с 1416 г. был лишен Иоанном Бесстрашным своих владений; Турне, передовой пост королевского домена на Шельде, с 1420 г. попавший под протекторат фламандских чиновников, и Маконне, оккупированное бургундскими войсками с самого начала войны с дофином. Посмотрев на карту, нельзя не поразиться, сколь небольшая территория находилась под реальным контролем Ланкастеров даже в момент, когда ее протяженность была максимальной. Находясь между собственно английской Нормандией, Бургундским государством и обширными регионами, сохранявшими верность дофину, она по сути сводилась к бывшему королевскому домену Филиппа Августа от Соммы до средней Луары, то есть к старым бальяжам, окружавшим Париж, — Амьену, Вермандуа, Санлису, Мо, Мелёну и Шартру. Сюда надо было бы добавить Шампань. Но, занятая с 1418 г. бургундцами, эта провинция фактически избежала режима совладения. После 1424 г. Бедфорд не будет здесь иметь никакой власти, даже номинальной.

Хоть ланкастерская власть и осуществлялась на ограниченном пространстве, она извлекала неоценимое преимущество из того, что владела Парижем и контролировала центральные органы королевского правительства. Здесь не было никакой нужды ни учреждать новые ведомства, ни даже производить чистку старых. Они были полностью реорганизованы Иоанном Бесстрашным, заполнены ставленниками могущественного герцога и полностью готовы к сотрудничеству с новой династией. Договор в Труа не мог бы принести всех плодов, на которые рассчитывали Ланкастеры, если бы властитель Северной Франции не оставался верным другом Филиппа Доброго. В политической сфере, несмотря на все назревающие ссоры, к которым нам позже придется вернуться, Бедфорд искал верного согласия и в течение десяти лет сумел поддерживать добрую гармонию, укрепленную его браком с Анной Бургундской. В административном плане трудностей было еще меньше, потому что при двух этих принцах Французское королевство управлялось французами или, скорее, бургундцами. Поэтому чужеземное господство не очень сильно проявлялось и стало более приемлемым для населения. Конечно, в Королевском совете можно было видеть нескольких именитых англичан: военных, дипломатов, «почетных гостей», как кардинал Генрих Бофор. Но все остальные члены Совета, самые влиятельные, потому что самые постоянные, были французами и клиентами герцога Бургундского: канцлеры Жан Леклерк, а потом Людовик Люксембург (из семьи графов Сен-Поль), сначала епископ Теруаннский, а позже архиепископ Руанский, сделавший в бургундской администрации быструю карьеру чиновника в качестве председателя Счетной палаты и генерального управляющего финансами; Пьер Кошон, ставший докладчиком Палаты прошений после своих авантюр как магистра университета и кабошьена[118], а вскоре (с 1420 г.) — архиепископ Бовезийский; Симон Морье, рыцарь из области Шартра, которого назначили парижским прево; мясник Жан из Сент-Йона, ставший управляющим финансами. Этим опытным или же прочно сидящим на своих местах чиновникам Генрих V, а потом Бедфорд предоставили основную власть, оставив за собой на все про все только назначение на военные посты и присуждение даров и пенсионов. Главные органы управления продолжали свою рутинную работу, используя бургундский персонал, назначенный после 1418 г. Парламент, тщательно вычищенный Иоанном Бесстрашным, который поставил первым президентом верного сторонника бургундцев — Филиппа де Морвилье, во всем поддерживал взгляды регента. По традиции придерживаясь галликанизма, он, конечно, выдвинул кое-какие возражения, когда в 1425 г. должен был зарегистрировать конкордат, полученный Бедфордом из рук Мартина V, но его сопротивление ограничилось несколькими протестами, не получившими развития, и было заглушено рабской привычкой высшего духовенства к покорности. В Счетной палате, в Палате эд, восстановленной Бедфордом (Иоанн Бесстрашный в 1418 г. отменил ее вместе с податью эд), — та же верность ланкастерскому режиму; среди тех, кто делил между собой власть, более десяти лет царили заложенные в Труа доброе согласие и сотрудничество в административной сфере.