Преступление и наказание - Федор Достоевский

– Принимаю! Послушаем, пожалуйста, как он выведет!

– Да ведь все притворяется, черт! – вскричал Разумихин,вскочил и махнул рукой. – Ну стоит ли с тобой говорить! Ведь он это всенарочно, ты еще не знаешь его, Родион! И вчера их сторону принял, только чтобывсех одурачить. И что ж он говорил вчера, господи! А они-то ему обрадовались!..Ведь он по две недели таким образом выдерживает. Прошлого года уверил нас длячего-то, что в монахи идет: два месяца стоял на своем! Недавно вздумал уверять,что женится, что все уж готово к венцу. Платье даже новое сшил. Мы уж стали егопоздравлять. Ни невесты, ничего не бывало: все мираж!

– А вот соврал! Я платье сшил прежде. Мне по поводу новогоплатья и пришло в голову вас всех поднадуть.

– В самом деле вы такой притворщик? – спросил небрежноРаскольников.

– А вы думали нет? Подождите, я и вас проведу, – ха, ха, ха!Нет, видите ли-с, я вам всю правду скажу. По поводу всех этих вопросов,преступлений, среды, девочек мне вспомнилась теперь, – а впрочем, и всегдаинтересовала меня, – одна ваша статейка. «О преступлении»… или как там у вас,забыл название, не помню. Два месяца назад имел удовольствие в «Периодическойречи» прочесть.

– Моя статья? В «Периодической речи»? – с удивлением спросилРаскольников, – я действительно написал полгода назад, когда из университетавышел, по поводу одной книги одну статью, но я снес ее тогда в газету«Еженедельная речь», а не в «Периодическую».

– А попала в «Периодическую».

– Да ведь «Еженедельная речь» перестала существовать, потомутогда и не напечатали…

– Это правда-с; но, переставая существовать, «Еженедельнаяречь» соединилась с «Периодической речью», а потому и статейка ваша, два месяцаназад, явилась в «Периодической речи». А вы не знали?

Раскольников действительно ничего не знал.

– Помилуйте, да вы деньги можете с них спросить за статью!Какой, однако ж, у вас характер! Живете так уединенно, что таких вещей, до васпрямо касающихся, не ведаете. Это ведь факт-с.

– Браво, Родька! И я тоже не знал! – вскричал Разумихин. –Сегодня же в читальню забегу и нумер спрошу! Два месяца назад? Которого числа?Все равно разыщу! Вот штука-то! И не скажет!

– А вы почему узнали, что статья моя? Она буквой подписана.

– А случайно, и то на днях. Через редактора; я знаком…Весьма заинтересовался.

– Я рассматривал, помнится, психологическое состояниепреступника в продолжение всего хода преступления.

– Да-с, и настаиваете, что акт исполнения преступлениясопровождается всегда болезнию. Очень, очень оригинально, но… меня, собственно,не эта часть вашей статейки заинтересовала, а некоторая мысль, пропущенная вконце статьи, но которую вы, к сожалению, проводите только намеком, неясно…Одним словом, если припомните, проводится некоторый намек на то, что существуютна свете будто бы некоторые такие лица, которые могут… то есть не то что могут,а полное право имеют совершать всякие бесчинства и преступления, и что для нихбудто бы и закон не писан.

Раскольников усмехнулся усиленному и умышленному искажениюсвоей идеи.

– Как? Что такое? Право на преступление? Но ведь не потому,что «заела среда»? – с каким-то даже испугом осведомился Разумихин.

– Нет, нет, не совсем потому, – ответил Порфирий. – Все делов том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на «обыкновенных» и«необыкновенных». Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют правапереступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенныеимеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственнопотому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?

– Да как же это? Быть не может, чтобы так! – в недоумениибормотал Разумихин.

Раскольников усмехнулся опять. Он разом понял, в чем дело ина что его хотят натолкнуть; он помнил свою статью. Он решился принять вызов.

– Это не совсем так у меня, – начал он просто и скромно. –Впрочем, признаюсь, вы почти верно ее изложили, даже, если хотите, и совершенноверно… (Ему точно приятно было согласиться, что совершенно верно.) Разницаединственно в том, что я вовсе не настаиваю, чтобы необыкновенные людинепременно должны и обязаны были творить всегда всякие бесчинства, как выговорите. Мне кажется даже, что такую статью и в печать бы не пропустили. Япросто-запросто намекнул, что «необыкновенный» человек имеет право… то есть неофициальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть… черезиные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи(иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует. Выизволите говорить, что статья моя неясна; я готов ее вам разъяснить, повозможности. Я, может быть, не ошибусь, предполагая, что вам, кажется, того ихочется; извольте-с. По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия, вследствиекаких-нибудь комбинаций, никоим образом не могли бы стать известными людяминаче как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек,мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютонимел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек,чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству. Из этого, впрочем,вовсе не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается, встречных ипоперечных, или воровать каждый день на базаре. Далее, помнится мне, я развиваюв моей статье, что все… ну, например, хоть законодатели и установителичеловечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами,Магометами,[42] Наполеонами и так далее, все до единого были преступниками, ужетем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимыйобществом и от отцов перешедший, и, уж конечно, не останавливались и передкровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая задревний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этихблагодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы.Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть из колеивыходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое,должны, по природе своей, быть непременно преступниками, – более или менее,разумеется. Иначе трудно им выйти из колеи, а оставаться в колее они, конечно,не могут согласиться, опять-таки по природе своей, а по-моему, так даже и обязаныне соглашаться. Одним словом, вы видите, что до сих пор тут нет ничего особеннонового. Это тысячу раз было напечатано и прочитано. Что же касается до моегоделения людей на обыкновенных и необыкновенных, то я согласен, что ононесколько произвольно, но ведь я же на точных цифрах и не настаиваю. Я только вглавную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы,разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, таксказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, исобственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новоеслово. Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоихразрядов довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, людипо натуре своей консервативные, чинные, живут в послушании и любят бытьпослушными. По-моему, они и обязаны быть послушными, потому что это ихназначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд,все преступают закон, разрушители, или склонны к тому, судя по способностям.Преступления этих людей, разумеется, относительны и многоразличны; большеючастию они требуют, в весьма разнообразных заявлениях, разрушения настоящего воимя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и черезтруп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себеразрешение перешагнуть через кровь, – смотря, впрочем, по идее и по размерамее, – это заметьте. В этом только смысле я и говорю в моей статье об их правена преступление. (Вы припомните, у нас ведь с юридического вопроса началось.)Впрочем, тревожиться много нечего: масса никогда почти не признает за нимиэтого права, казнит их и вешает (более или менее) и тем, совершенносправедливо, исполняет консервативное свое назначение, с тем, однако ж, что вследующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал и импоклоняется (более или менее). Первый разряд всегда – господин настоящего,второй разряд – господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают егочисленно; вторые двигают мир и ведут его к цели. И те и другие имеют совершенноодинаковое право существовать. Одним словом, у меня все равносильное правоимеют, и – vive la guerre éternélle,[43] – до Нового Иерусалима,разумеется!