Он уже идет - Яков Шехтер

перевалил за середину, а раввин все не умолкал. Арье-Лейб давно перестал следить за ходом рассуждений; собственно, никакого рассуждения не было, раввин лишь пересказывал мнения комментаторов, делая это тяжеловесно и неумело, безо всякой связи одного с другим. В другом положении Арье-Лейб давно прервал бы собеседника и попросил объяснить, к чему тот клонит, но, поскольку перед ним сидел раввин, глава целой общины, оставалось только ждать, надеясь, что это мучение когда-нибудь закончится.

Когда стенные часы звучно прозвонили три раза, Арье-Лейб потерял терпение и принялся искать паузу в непрерывном журчании монолога, чтобы спросить о послеполуденной молитве. Если в Куруве есть община, она должна была происходить в синагоге, и переход туда, похоже, был единственным способом остановить разговорившегося раввина.

Увы, тот не оставлял даже малейшей возможности вклиниться, конец одной фразы тут же перетекал в начало другой, цепляя за собой третью, четвертую, пятую. Когда Арье-Лейб решил, что больше не в силах это вынести и раввина необходимо остановить, даже ценой унижения его достоинства, дверь распахнулась, и в комнату вошел человек. Судя по всему, это был служка.

– Уважаемый раввин Авриель, то есть Авраам, – тоном величайшего почтения произнес он. – К вам пришли истцы на суд Торы.

– Только истцы? – удивился раввин. – А где же ответчик?

– Вот он, – служка указал пальцем на Арье-Лейба.

– Зови истцов, – велел раввин.

Вошли мужчина и женщина. Мужчина – худой, низенький, в мятой шляпе, с пылающим от гнева лицом, женщина – в красной шали и трех надетых одна на другую юбках: желтой, лиловой и синей. Арье-Лейб не успел поразиться столь странной одежде евреев, пришедших на суд Торы, как мужчина сердито заорал:

– Вот он, вот! Сбросил нашего сына с коляски, бедняга упал и сломал позвоночник. Все это видели, вся улица!

– Вы подтверждаете, что сбросили мальчика с коляски? – грозно спросил раввин.

– Он сбил с меня штраймл и хотел схватить за бороду.

– Мало ли что он хотел. Пока не сделал – не сделал. У вас нет доказательств истинности его намерений. Может, он просто хотел пошутить и помахать руками?

– А у вас есть доказательства, что у вашего сына сломан позвоночник? – спросил Арье-Лейб отца мальчика.

– Есть! Мы сами видели! – в один голос вскричали родители.

– Как вы могли это видеть? – удивился Арье-Лейб.

– Задрали рубашку и посмотрели.

– Достаточно! – вскричал раввин Курува. – Дайте мне обдумать решение.

Он спрятал лицо в ладони и погрузился в размышления. Желтые волосы его бороды торчали сквозь пальцы, словно пожухлая трава. Арье-Лейб принялся рассматривать комнату, ведь до сих пор ему приходилось смотреть на раввина, который не спускал с него глаз.

Его внимание привлекло зеркало, висевшее более чем странным образом. Вообще-то в раввинских домах зеркал в гостиной никогда не вешали, разве что в комнате ребецн могло быть что-нибудь маленькое, скромное, почти незаметное, позволяющее женщине увидеть, не сбился ли парик, не торчат ли из-под косынки непокорные локоны.

В гостиной курувского раввина зеркало висело, но так, что в нем отражались только часть печки и труба. Чтобы увидеть свое отражение, надо было забиться в самый угол, прижавшись спиной к печке. Пока Арье-Лейб размышлял, с какой целью было повешено зеркало, раввин опустил руки и начал говорить:

– Чем отличается яйцо от других новорожденных? Все остальные полностью готовы в момент рождения и дальше только растут и развиваются. У яйца есть два рождения: первое – когда курица сносит его, а второе – когда вылупляется цыпленок.

Поступки человеческие подобны яйцу. У них тоже есть два рождения. Первое – когда человек совершает некое действие, второе – когда возникают следствия первого рождения, рождение второе.

Пока раввин говорил, Арье-Лейб увидел мальчишку, родители которого пришли на суд Торы. Он стоял в прихожей и, ухмыляясь, прислушивался.

– Да вот же ваш сын, безо всякого перелома! – вскричал Арье-Лейб, указывая на мальчишку.

Но родители даже ухом не повели, а раввин Курува не обратил никакого внимания на возглас гостя.

– Сбрасывая ребенка с коляски, – суровым тоном произнес он, – вы должны были понимать, что у такого поступка обязательно будут последствия. Мой вердикт – виновен. Наказание – пятьдесят розог. Привести в исполнение немедленно.

«Возражать бессмысленно, – понял Арье-Лейб. – И вообще, что-то не то в этом Куруве: и вид раввина, и его идиотские рассуждения, и ухмыляющаяся морда мальчишки, и пародия на суд Торы. А оговорка с именем? Авриелем зовут одного из главных демонов, само имя происходит от слова авера – «грех». Не может быть у раввина такое имя, ни одна еврейская мать не назовет так своего ребенка. Не то, не то, не то…»

– Перед наказанием мне нужно помолиться, – сказал он, закрывая лежащую перед ним книгу.

– Нечего тебе молиться, – грубо оборвал раввин Курува. – Потом нужду справишь. Тащите сюда розги.

Арье-Лейб встал, подошел к стене и начал произносить псалом «Ашрей», открывающий послеполуденную молитву. Раввин Курува подскочил как ошпаренный и, странно приплясывая, заорал:

– Ты что же такое делаешь?! Немедленно прекрати!

Родители мальчишки тоже заплясали, словно у них под ногами вместо деревянного пола оказалась раскаленная сковорода.

Арье-Лейб завершил «Ашрей», отступил на три шага назад, готовясь к началу главной молитвы, и тут раввин Курува и родители мальчишки завопили, как сумасшедшие:

– Стой! Стой! Немедленно прекрати, стой!

Не обращая внимания на истошные вопли, Арье-Лейб начал молитву. Он успел произнести несколько первых слов, как раввин, дергаясь в своем безумном танце, неосторожно задел висевшее на стене зеркало. Оно брякнулось оземь, обдав Арье-Лейба снопом ярких радужных брызг солнечного света, и Курув исчез. Арье-Лейб по-прежнему стоял под ивой, собираясь приступить к молитве, а рядом, почтительно покашливая, переминался с ноги на ногу шамес.

– Быстро ты вернулся, – сказал Арье-Лейб, но Бейниш в ответ удивленно раскрыл глаза:

– Вовсе нет. Погляди, день-то уже клонится к вечеру.

Он указал рукой в сторону городка. Закат догорал над Курувом, длинные тени башен костела фиолетовыми полосами лежали на земле. В багряном огне садящегося солнца дома, до половины охваченные сумерками, казались необычно живописными.

– Если бы ты только знал, в какой переделке мне сегодня довелось поучаствовать! – продолжил шамес, но Арье-Лейб прервал его.

– Я опаздываю с послеполуденной молитвой. Обожди немного, потом расскажешь все по порядку.

Когда он закончил молиться, последние, вялые блики солнечного света меркли над горизонтом. Впечатленный величественной картиной угасания дня, Бейниш принялся расписывать свои приключения. Арье-Лейб терпеливо выслушал шамеса и схватился за голову.

– Теперь я понимаю, что произошло, – воскликнул он. – Мы должны немедленно все исправить!

– Что исправить? – удивился шамес.

– Веди меня к пану, – вместо ответа приказал Арье-Лейб. – И как можно быстрее!

Когда они добрались до поместья, тьма уже опустилась на холмы Галиции.